Страница 6 из 17
Денежный воротила заметил, что попал в самую точку. На него нахлынуло презрение к побледневшему кутюрье за его неумение хладнокровно выслушивать горькую правду. План действует: только что ему удалось пошатнуть, ослабить колонны, поддерживающие все здание. Конструкция, давшая трещину сейчас, завтра может быть окончательно ослаблена. А в ближайшие дни, когда выйдет еженедельный журнал, придет черед стен.
Бизнесмен важно кивнул Ральфу и поскорее, чтобы избежать рукопожатия, удалился.
– Не забудьте, завтра в два часа дня – в моем кабинете.
– Да, конечно, – ответил кутюрье, раздражаясь от необходимости подчиниться.
Оглушенный всем только что происшедшим, он направился в комнату, где его поджидали журналисты, и с удовольствием нырнул в водоворот их шумных и восторженных похвал и поздравлений. Машинально он втянул живот и прикрыл его рукой. Обязательно надо сходить к тому доктору, которого ему рекомендовали как отличного специалиста. И как можно скорее!
Глава 6
На следующее утро, едва Ральф проснулся, странное оцепенение, сковавшее его мысли накануне, вновь навалилось. Некоторое время он чувствовал легкое онемение кончиков пальцев и с беспокойством подумал, что таким образом его кровеносные сосуды дают понять о своем пробуждении, а также о том, что он начинает понимать несчастья людей его возраста. За свою бурную жизнь он пережил столько событий и лишь сейчас, в свои шестьдесят два года, чего-то добился. Это онемение, предвестник наступающей старости, взволновало его, – не дай бог, сделаешься калекой. Отвратительным, беспомощным, с перекошенным ртом паралитиком, прикованным к инвалидному креслу. Больше всего на свете он боялся повторить судьбу своего отца, бессмысленное лицо которого, с вечно текущей изо рта слюной, напрочь перечеркнуло восхищение этим человеком, наполнявшее его детское, а затем и юношеское сердце. А вдруг доктор скажет, что все эти болезни передаются по наследству?! Он вытянул руки и стал то сжимать пальцы в кулак, то разжимать, решив проверить, достаточно ли этого для того, чтобы симптомы исчезли. Удалось. Однако, когда он вставал с кровати, ему показалось, что тело не так гибко и послушно, как раньше. Какое-то смутное предчувствие конца чего-то сжало его сердце.
По крайней мере, думал он, одеваясь, непохоже, что у меня начинается депрессия. Правда, я работал без передышки. Для кого-то такой ритм – переутомление. А я называю это способом выживания.
Ральфу нравилось спать нагим, он любил ощущать прикосновение шелковой простыни к голому телу. Он сел на край кровати и поискал глазами халат. Не обнаружив его там, где он должен быть – на расстоянии вытянутой руки, Ральф разозлился. Двадцать раз он просил Фину, свою горничную, класть его на строго определенное место.
Но на самом-то деле он знал истинную причину своего раздражения. Он терпеть не мог идти голым в ванную, демонстрируя зеркалам в гостиной свое обнаженное тело. Его лицо еще нельзя было назвать морщинистым. Он наголо брил череп, чтобы придать еще большую пронзительность своим глазам цвета морской волны. Но все, что располагалось ниже шеи, было катастрофой. Его грудные мышцы трансформировались теперь в свисающие складки, живот сильно выдавался вперед и принимал более-менее нормальный размер, только когда он его втягивал или утягивал специальным широким поясом, скрывая свои ухищрения широкого покроя рубашкой. Также он осмотрел и свой пенис, задержавшись взглядом на сильно поредевших, как ему показалось, белых волосках на лобке. Как у старика! Все, что он так ненавидит! Надо их сбрить совсем, чтобы ничто не вызывало того невыносимого, мучительного воспоминания об отце.
Ляжки и икры у него еще достаточно упруги, но далеко не так, как в молодости. Какое удручающее зрелище! Впрочем, лучше заботиться о том, как подольше сохранить блеск в глазах, а на все остальное – не обращать внимания.
Он решил направить свои мысли в более приятное русло – вчерашнее дефиле. Нынешним утром у него были все основания чувствовать удовлетворение жизнью: пресс-конференция не слишком его утомила, а все интервью отняли не более пятнадцати минут.
Ральф открыл кран и пустил воду. Когда у него было время на себя, ничто не доставляло ему такого удовольствия, как понежиться в теплой ванне. Халат он нашел в ванной комнате, за дверью. Накинув его и оставив ванну наполняться водой, он не спеша направился в кухню по коридору, в который выходили двери трех его гостиных. В его глазах читалась гордость: он обожал свою квартиру, обставленную дорогой антикварной мебелью, все предметы которой здесь казались живыми существами, удобно расположившимися по комнатам. Мебель, перешедшая по наследству, – как ему нравилось думать.
Я не устраиваю больше никаких вечеринок, вдруг подумалось ему. У меня нет больше друзей, только коллеги. Увы, но это так.
Эта мысль расстроила его еще больше. А тут еще и на интимном фронте полный раздрай. Вот уже около года он не испытывал никакого физического желания, хотя всегда был ходок еще тот. Любовь он испробовал всякую: к мужчинам, к трансвеститам и даже к женщинам. Но сейчас ни единому смертному не удавалось растормошить его, а сам секс казался ему мерзостью. Он предпочел бы более утонченные удовольствия, после которых наступают минуты сладкой истомы. Только с кем – вот вопрос.
Я старый, я толстый, мне некого больше целовать – нагонял на себя тоску модельер. Пора что-то предпринять.
На кухне он застал Фину, занятую приготовлением завтрака для него. За многие годы он привык съедать на завтрак кусок хлеба с маслом, вареное яйцо и выпивать чашку кофе с молоком, в который он добавлял ложечку цикория только потому, что кто-то его уверил, будто это полезно для здоровья. Но по-настоящему любил он яичницу с беконом, вкус которой помнил с детства, с того времени, когда он жил во Флориде, со своим отцом.
Матери он лишился в одиннадцать лет, с тех пор отец больше не женился и воспитывал сына один. Мать погибла в автомобильной аварии в Мериде, в Мексике, куда она поехала продавать свою новую коллекцию футболок. Много лет Ральф опустошал ящики шкафов, благо его отец никогда и ничего не выбрасывал. В какое восхищение его приводили выстраданные матерью платья, украшенные вышивкой, узор к которой она придумывала и рисовала сама, а затем отдавала вышивальщицам из Юкатана, чтобы те за бесценок довели дело до ума. Ральф был уверен, что любовь к одежде родилась в нем и возрастала по мере того, как он все более открывал для себя тот мир, в котором жила и творила его мать. Он никогда не плакал по ней – у него попросту не было на это времени. Отец все свое время посвящал сыну, пытаясь таким образом загладить свою несуществующую вину за его детство, лишенное материнской ласки. Его старшая сестра довольно рано покинула отчий дом, выйдя замуж за инженера, с которым начала строить свою, довольно благополучную, жизнь в Нью-Йорке, где теперь подвизается официальным торговым представителем Дома моды Фаррелла. Ральф никогда не испытывал никакого желания встречаться с ней, поскольку не мог простить сестре того, что она бросила их с отцом и не подарила ему ни крупицы той теплоты женского сердца, которую он находил позднее в общении со своими коллегами – дамами из мира моды, единственными женщинами с которыми он мог иногда поговорить по душам.
Ральф пребывал в странном ностальгическом настроении. Машинально он попросил Фину сходить за газетой. Сейчас ему не хотелось включать телевизор, не хотелось смотреть репортажи о своем дефиле, прежде чем он прочтет то, что написали журналисты, с которыми он разговаривал вчера.
Он уселся возле телефона. Подняв трубку, позвонил в справочную, чтобы узнать телефонный номер того доктора, доктора Сорина.
– Парижская клиника, здравствуйте!
– Здравствуйте, я хотел бы записаться на прием к доктору Сорину.