Страница 27 из 46
В двадцать с небольшим лет Бернард Шоу увлекся Элеонорой - младшей дочерью Карла Маркса, подрабатывавшей мелкой литературной работой (18 пенсов в час) в читальном зале Британского музея. Вскоре Шоу стал поклонником Маркса и агитатором, и общее дело сблизило его с Элеонорой. Взаимная симпатия крепла. Однако отношения не успели расположить дочь Маркса в пользу Шоу. Она стала встречаться с доктором Эдуардом Эвелингом - неподкупной честности атеистом, шеллианцем, дарвинистом и марксистом. По мнению Шоу, избранник Элеоноры не отступится от своих убеждений даже на плахе.
Одно из первых серьёзных увлечений у Шоу было к Мэй Моррис - родной дочери Уильяма Морриса (1834-1896), английского поэта, прозаика, художника, издателя и социалиста, одного из немногих, к которому Бернард Шоу относился с большим уважением и часто бывал у него в гостях. Влюбившись в красавицу Мэй с первого взгляда, Шоу сразу же понял, что при своей бедности у него нет шансов жениться на ней. Через годы писатель вспомнит о следующем:
"Как-то воскресным вечером, когда я после лекции и ужина стоял уже на пороге их дома в Хэммерсмите и обернулся, чтобы попрощаться, она вдруг вышла из столовой в вестибюль. Я глядел на нее, любуясь ее красотой, ее платьем, всем ее прекрасным обликом; она тоже глядела на меня очень пристально и внимательно; и в глазах ее я прочел одобрение. Я тут же почувствовал, что Мистическое Обручение свершилось на небесах и что оно станет реальностью, когда исчезнут с пути препятствия материального характера и когда сам я освобожусь от бремени убогой нищеты и неудач; ибо подсознательно я никогда не сомневался в том, что займу свое место среди гениев... Я счел лишним говорить ей что-либо... Мне даже не пришло в голову, что верность Мистическому Обручению может как-то мешать моим обычным отношениям с другими женщинами. Я вообще не подал никакого знака. Я не сомневался в том, что судьба наша написана на небесах".
Неизвестно, как бы сложились отношения Бернарда и Мэй, если бы первый проявил настойчивость и попытался бы ухаживать за девушкой, однако вскоре произошло событие, совершенно неожиданное не только для Шоу, но для Морриса-отца - Мэй вдруг вышла замуж. Её счастливым избранником стал литератор-социалист Генри X. Спарлинг, которого Уильям Моррис принял на работу в свою Келмскоттскую книгопечатню.
"Так оно и должно было случиться, и виноват я один, - через годы расскажет Шоу своему биографу. - Слишком доверился "мистическому обручению". Но и по сей день я убежден, что за всю историю любви это была самая черная измена. Никаких преимуществ передо мной избранник Мэй не имел - ни по части финансов, ни в будущей славе, хотя о последней он имел полное право и не догадываться. Зато он был несгибаемым социалистом, не отлынивал от выступлений и имел безупречный характер. Оставалось только примириться со случившимся. Да, с "мистическим обручением" мое обычно гибкое воображение чего-то недоучло". Правда, оно взяло свое в вещах не столь высокого плана. Вскоре случилось так, что мне до зарезу понадобились отдых и перемена обстановки - надорвался, заездили вконец работа пропагандиста и творчество. От этого и Моррис сошел в могилу на десяток лет раньше срока. Молодые пригласили меня пожить у них. Я согласился и обрел благословенный покой и внимание в их доме, по которому словно прошла рука самого Морриса: дочь унаследовала от отца чувство прекрасного и литературную одаренность, любопытным образом подправив Морриса Мильтоном. На какое-то время menage a trois удалась блестяще. Ей нравилось, что я был рядом. Он тоже был доволен: я поддерживал в ней хорошее расположение духа, да и семейный стол приятно оживился. Пожалуй, это была счастливейшая страница в жизни всех нас. Однако опозоренное "обручение" взялось мстить за себя. Оно сделало меня первым человеком в доме. Когда я уже вполне окреп и загостился до неприличия, так что впору было записываться в приживалы, - выветрился как дым ее законный брак, и к ответу призвал брак мистический. Мне предстояло либо внять этому призыву, либо уйти подобру-поздорову".
Длительное пребывание Шоу в гостях у супругов оказалось печальным и для них, и для драматурга. Последний окончательно пленил Мэй, а затем исчез и несчастная женщина совершенно охладела к своему супругу. Позднее Шоу оправдывался: "Сделалось ясно, что это самое "обручение" не располагает оставлять нас невинными голубками, и все сразу усложнилось. Судите сами: законный супруг доводился мне все-таки другом и со мною вел себя порядочно. Воспользоваться гостеприимством, а потом умыкнуть жену было противно чувству чести и предосудительно. Как всякий здравый человек, я, разумеется, ни во что не ставил проблемы религии и пола, но я не был пройдохой и нигилистом, каких порядочно в общественных и литературных кругах. Скандал повредил бы и ей, и мне, и общему нашему делу. Знай я, что положение мое переменится, самое милое дело - усесться бы всем троим рядышком и поговорить о разводе. Но жениться я тогда еще не мог, да и вряд ли он согласился бы дать развод. К слову сказать, прозаическая и даже выгодная женитьба меня ничуть не радовала: как-то это не вяжется с "мистическим обручением". Уж я и так раскидывал и эдак - все выходило худо. Тогда я бросил ломать голову и сбежал".
Вскоре Мэй покинул и законный муж - уехал за границу, благородно согласившись на развод в качестве не истца, а ответчика. Через время Спарлинг вторично женился, но рано и внезапно умер. Мэй, вернув себе девичью фамилию, сама вырастила дочь, с которой через несколько десятков лет довелось встретиться Бернарду Шоу. Вот как описывает эту встречу сам писатель:
"Спустя сорок лет я катил однажды через Глостершир на автомобиле, и вдруг навалились на меня чары келмскоттской усадьбы. Я свернул на шоссе Лечлейд - Оксфорд и вскоре уже стоял в церкви с обольстительными подсвечниками, украсть которые еще ни у кого не поднялась рука, а потом нашел и могилу Уильяма и Джейн Моррис. По дорожке, заросшей ирисом, подошел к дверям старого дома. Мне открыла молодая дама устрашающего вида. В ней чувствовалась могутная сила, и, схватив меня за шиворот, она бы отмахнула меня к забору, как перышко, - чего я и ожидал, судя по голосу, каким она вопросила, кто я такой. Я предупредительно назвался. "Мистическое обручение" властно вступило в свои права, хотя о нем никак уже не могла знать дама-тяжеловес. Она настежь распахнула двери и отсутствовала минут десять, а то и больше. И вскоре безопасными старичками встретились "красавица дочь" и я. Прошлого как не бывало!".
***
Свой первый "интимно-практический" роман Бернард Шоу завёл с Дженни Пэттерсон - вдовой и очень импульсивной особой, которая брала уроки пения у матери Шоу и была старше Бернарда на 15 лет. По утвержению одного из биографов и друзей Бернарда Шоу: "Он испытывал к ней интерес, но не был в нее влюблен, его неудержимо тянуло к ней, хотя их отношения еще не были интимными... Этот роман, непомерно затянувшийся и односторонний, ставил Шоу в тупик. Он вовсе не склонен был поддаться настояниям страстной вдовушки, и восторг его по поводу того, что ему удалось вырваться от нее в три часа ночи, сохранив невинность, не поддается описанию...".
В рассказе, написанном через два года после знакомства с миссис Пэттерсон, сам Шоу поведал следующее о своих отношениях с Дженни Пэттерсон:"Я никогда не считал себя привлекательным мужчиной, потому был изрядно удивлен этим, однако притворялся весьма успешно. С тех пор стоило мне остаться наедине с этой впечатлительной особой, как она неизменно заключала меня в объятия и заявляла, что обожает меня... Миссис Пэттерсон послужила прообразом для Юлии. В основе первого акта "Волокиты" лежит ужасная сцена, разыгравшаяся между ней и Флоренс Фарр, актрисой, с которой я дружил. На этот раз я не потерял самообладания. Я стойко держался в течение нескольких часов, но я никогда не смогу забыть, чего мне это стоило: я никогда не видел миссис Пэттерсон после этого и не отвечал на поток писем и телеграмм, которыми она меня осыпала в течение нескольких месяцев. Она так и не простила меня. Но я вовсе не намеревался ей мстить. Я даже оставил ей по завещанию 100 фунтов в память о ее доброте в годы нашей близости, но она так и не получит их, потому что умерла давным-давно. Мне было, однако, совершенно ясно, что я не смогу прожить жизнь вместе с этой несдержанной ревнивой женщиной, устраивающей дикие сцены, стоит мне заговорить с другой. Она была потрясающе ревнива, и не только в любви, но и во всем другом, даже в вещах, не имевших никакого отношения к нашему роману. Я вполне могу сдержаться, когда меня оскорбляют, - в пределах нормы, но горе тому, кто, подобно Дженни Пэттерсон, зайдёт слишком далеко".