Страница 12 из 46
В то время как большинство ребят его возраста усердно одолевали азбуку, он уже не вылезал из подшивок "Круглого года", где прочитал "День в седле" Чарльза Ливера, и неумение героя ужиться с действительностью наполнило его "пронзительной горечью, которую не пробуждали еще романтические книжки". Маленький Бернард Шоу корпел и над "Большими ожиданиями" Диккенса, а по "Повести о двух городах" составил первое представление о Французской революции.
Среди однокашников Бернард слыл выдумщиком и его чрезмерная любознательность очень часто подталкивала к неожиданным поступкам. Однажды , услышав, что брошенная с высоты кошка всегда приземляется на лапы, он, не колеблясь, спихнул животное со второго этажа. Но были поступки и гораздо худшие. Как-то он, вместе с приятелем, завладели неосторожно оставленной детской коляской, сильно разогнали ее и в конце улицы развернули под прямым углом... Последствия были печальные - ребенок вылетел как пробка, а перепуганные сорванцы убежали. Что сделалось с ребенком, они не знали, да и узнать не старались. Можно только представить весь ужас родителей ребёнка и степень их возмущения в адрес малолетних хулиганов.
Однако... В книге Хескета Пирсона можно найти и пояснения (пусть не полной мере) тех или иных "парадоксальных" и "странных" поступков Бернарда Шоу, находившегося в подростковом возрасте:
"...Серьезное и разнообразное чтение развило его воображение. Он взялся творить свой мир, полный отчаянных и дерзких приключений. В центре всего стоял он сам: бился на дуэлях, направлял сражения, полонил королей, влюблялся в королев и, конечно же, покорял их. Всесильный, победоносный, первый в битве и в любви, он никого не допускал в свой мир - ни друзей, ни родных: один, без роду без племени, "сверхчеловек". До боли обидчивый, пугливый и робкий, легко ударявшийся в слезы, застенчивый, он совершенно терял голову в решительную минуту. "Я лез на рожон безотчетно и не рисуясь, - говорил он мне. - Видно, таким уродился, непочтительным и дерзким, в отличие от многих малышей, которые умели попридержать язык".
Разницу между воображаемым Шоу и живым он переносил болезненно и нехватку смелости покрывал бравадой. Иногда это удавалось, но бывали и жалкие сцены. "Я тебе голову оторву", - пригрозил он как-то мальчишке, отчаявшись запугать его другими средствами. Но парень не дрогнул, и хвастун в страхе бежал. Такие мучительные унижения несчастный запомнит надолго и сорок лет спустя выскажется устами своего героя, Джона Тэннера: "Взрослые настолько толстокожи, что унижения впечатлительного от природы мальчика им кажутся забавными; но сам он так остро, так мучительно чувствует эти унижения, что не может в них признаться, - ему остается лишь страстно отрицать их".
Однако... Бывали победы не слаще горьких поражений, и об этом знаменитый драматург тоже признавался своему биографу: "Еще совсем в раннем детстве окрепшее в общении с литературой романтическое воображение приводило меня к такой похвальбе перед каким-нибудь крошкой, что тот - простая душа! - и впрямь начинал верить в мою непобедимость. Уже и не вспомню, было ли мне это приятно, зато отчетливо припоминаю один случай. У моего поклонника была ручная коза, и однажды ею завладел мальчишка старше нас годами, высмеяв и отогнав законного владельца. Этот, понятно, рыдая, бежит ко мне, требует выручить козу и повергнуть захватчика. Ужас меня обуял дикий, вследствие чего и в голосе и в облике моем явилась спасительная свирепость. Ничего не подозревавший малыш смотрел на меня с верой; я пошел на врага со смелостью отчаяния (это синоним отчаянной трусости) и проревел: "Отпусти козу!" Злодей бросил добычу и мигом убрался, доставив мне незабываемое, несказанное облегчение. И - урок на будущее: не размахивай кулаками, коли они слабы...".
В детстве Бернард Шоу, по его собственному признанию, частенько врал, выкручиваясь из переделок, плел фантастические истории. Пряча застенчивость и робость, вечно что-нибудь из себя разыгрывал и особенно полюбил в своих рассказах роль главного злодея: во-первых, злодеи куда интереснее героев, во-вторых, басни о его героизме не были популярны среди приятелей и, наконец, ему очень импонировало сардоническое настроение Мефистофеля из "Фауста" Гуно, не говоря уже о красном костюме и обыкновении возноситься по лестницам на самую верхотуру...".
Вышеприведённое утверждение Хескета Пирсона о "прячущейся застенчивости и робости" Бернарда Шоу, , пожалуй, является своеобразным "ключём" к пониманию многих парадоксальных высказываний и утверждений Бернарда Шоу. Поэтому, к примеру, утверждение Шоу: "Я был редким тупицей в счете, и только на четырнадцатом году одолел задачу: сколько можно купить селедок на одиннадцать пенсов, если полторы селедки идут за полтора пенса?" - читателям следует воспринимать, как желание знаменитости на личном примере мотивировать веру иных родителей в то, что их сын-шалопай, не решивший задачу о количестве селёдок, которые можно купить за 11 пенсов, - не решил её не потому, что слишком слаб в математике, а потому, что в иные времена - иные и цены, как на селёдку, так и на образование, а также на многое иное. И что они, эти родители, обязательно должны верить в то, что их сын в будущем непременно станет, если не знаменитым математиком, то не менее знаменитым драматургом и писателем .
Впрочем, читатели книги "Бернард Шоу", автором которой был Хескет Пирсон, даже при не очень внимательном её чтении, могут заметить множество иных "парадоксов" и "странностей", а также информации, достойной не только удивления, но и восхищения её жизненно важной парадоксальностью. И от этом пойдёт речь в следующих подборках материалов.
5. О СПЕЦИФИЧНОСТИ СЕМЕЙСТВА ШОУ
По утверждению самого Шоу, у его семьи было великое множество близких и дальних родственников: "С рождения я был награжден великим множеством родственников, число которых постоянно росло. Тетушек и дядюшек были несметные полчища, а кузенов и кузин - что песчинок в море. Естественно, что даже низкая смертность - при одних только случаях смерти от старости - обеспечивала довольно регулярные похороны, которые следовало посещать. Родственники не очень ладили между собой, но чувство рода превозмогало распри".
Ниже приведена краткая информация о "специфичности" лишь двух дядей Бернарда Шоу - по линии отца и матери. Об Уильяме Барни Шоу - брате отца, знаменитый племянник вспоминал следующее: "В дни моего детства он был заядлым курильщиком и вдумчивым пьяницей. Кто-то поспорил, что застанет Барни Шоу трезвым, и заявился к нему спозаранок. Все равно проиграл. Впрочем, такое не редкость и у заурядных пьяниц. А с упомянутым Шоу стряслась удивительная вещь: дядюшка как-то разом бросил пить и курить и с редким старанием занялся игрой на трубе. Много лет безупречный холостяк предавался сему тихому и скромному занятию, но однажды потрясенный Дублин узнал, что он оставил трубу и женился на даме великой набожности и с приличным положением в обществе. Само собой разумеется, дама порвала всякие отношения с нами и, насколько я помню, с другими родственниками тоже. Словом, я ее ни разу не видел, а с дядюшкой после свадьбы видался лишь украдкой, да и то на улице. Он с самыми благородными побуждениями делал безнадежные попытки спасти меня и, как истый Шоу, в глубине души, верно, улыбался непочтительным шуткам, коими я усыпал свою дорогу к погибели. Ходила молва, что он посиживает с Библией на коленях, разглядывая в театральный бинокль женский пляж в Долки. Моя сестра была пловчихой и в том, что касается бинокля, эту версию поддержала...".