Страница 17 из 19
Воины Христовы, в доброте своей и милосердии своем подперли двери бревном.
Полыхают мечети, пехота франков врывается в дома.
Женский визг, тащат за волосы, намотав на кулак, окровавленный меч дергается в руке, ища добычу.
Сарацины желтым пятном сгрудились на пятачке.
Ощетинились копьями, скалятся бешеными глазами.
С хрустом врубается в толпу Епископ, взлетает меч.
Рубит топором Танкред, Готфрид давно отбросил расколотый щит и вращает меч, ухватившись за рукоять обеими руками!
Пленных не будет.
Во славу Господа, какие пленные.
Солнце катится за холмы багровым шаром.
Резня.
По булыжникам текут потоки крови.
Зарево пожаров.
Шар заходящего солнца.
Епископ въезжает в Храм.
Конь недоверчиво ступает вперед, копыта по бабки в крови.
Епископ спрыгивает с седла.
В кровь.
Кровь везде – на полу, выше щиколоток, на стенах.
Епископ поднимает глаза и смотрит в узенькое окно, на заходящее солнце.
Красный плащ липнет к кольчуге.
Красный от крови, и крест давно затерялся, и нет уже белой ткани.
Рыцари тяжело опускаются на колени.
В кровь.
Царапают пол мечи, красные плащи тяжело давят плечи.
Нет больше ничего белого в Воинстве Христовом, только красное.
Епископ вздымает вверх ладони в латных перчатках.
Последний луч солнца вспыхивает на золотой графской короне Раймонда.
Танкред с ненавистью смотрит на Готфрида.
Сотни голосов сливаются в хор.
Латынь звучит вновь, спустя века после ухода римлян.
Мертвый язык.
Мертвые лица.
Мертвые тела.
Готфрид Бульонский складывает ладони на перекрестье меча.
Запекшиеся губы шепчут слова молитвы.
Во славу Господню!
Иерусалим горит, и пехота франков рыщет волками по улицах.
В красных от крови плащах.
Глава 17. Битва при Креси
Ему хотелось плавно опустить забрало.
Двумя пальцами.
Заело.
Чандос хлопнул по шлему, щиток упал, и весь мир сузился до узкой прорези для глаз.
Его Высочество Эдуард, принц Уэльский, будущий Черный Принц, стоял, утопая по щиколотку в грязи, и смотрел, как приближается Смерть.
Англия жгла.
Пылали деревни и горели замки.
Ветер равнодушно болтал висящих на деревьях босоногих крестьян и кастелянов, отказавшихся опустить подъемные мосты крепостей.
Рев угоняемой скотины, полыхающие соломенные крыши домов.
Англия жгла и убивала с методичной жестокостью, и пламя плясало в холодных глазах Эдуарда Третьего.
Люди бежали с насиженных мест, возы перегораживали тракт, английские латники возникали из ниоткуда, вышвыривали добро на дорогу и рылись в нем, даже не удосужившись добить бывших хозяев.
Потрясенное, давным-давно забывшее, что такое рухнувшая из ниоткуда смерть, крестьяне, бароны, спешно собирающие всех, кто может держать оружие, и спешащие на зов короля.
Англия жгла, расчетливо и беспощадно, и Франция металась в огне, захваченная врасплох.
Мерно шагали поднимая столбы пыли английские лучники, покачивались в седле рыцари, равнодушно взирали вокруг лорды.
Эдуард Английский гнал свое войско вперед, и принц Уэльский смотрел с седла на войну, которая так отличалась от баллад и романсов.
Огонь и боль принес король Англии туда, где, по его словам, было его, принадлежащее ему по праву, королевство.
И лилии развевались на одном знамени с львами, разделив с ними герб.
Эдуард был доволен.
Да, дичь, конечно, полная – жечь собственные земли.
Графство, доставшееся в наследство от матери, жаль, но что поделать.
Эхо войны.
А как иначе прикажете выманить из логова короля Франции, его дражайшего двоюродного дядюшку Филиппа?
Он может очень долго сидеть, собирая войска, и когда соберет, тяжко сохранить достоинство, удирая сломя голову на корабли.
Его нужно разозлить, довести до бешенства, выманить из столицы, причем срочно, пока бароны не подтянулись.
И потому лучники жгут деревни, выпуская тучи горящих стрел, рыцари берут разбег, словно куропаток накалывая разбегающихся крестьян, и латники насилуют деревенских баб вдоль обочин дорог.
Ужас и пламя – вот послание от доброго короля Эдуарда доброму королю Филиппу, и несут его тысячи беглецов, которых гонит перед собой во все стороны английская армия.
Филипп Шестой Валуа был в бешенстве.
Да, он король, и чертов Эдуард присягал ему, как королю Франции.
Бред вот так взять и вдруг объявить королем себя, но ведь его-то тоже объявили…
Он сидит на троне, но сидит непрочно и не может позволить не меньшему, чем он сам, Капетингу безнаказанно грабить его страну.
Треклятый родственничек в третий раз переправлялся через пролив и высаживался во Франции, причем первые два догнать его и вышибить дух так и не удалось.
Теперь же со всех концов неслись гонцы, наперебой сообщающие о зверствах англичан, и король бесился от гнева и собственной беспомощности.
Приказы полетели во все концы королевства, и бароны вели свои войска так быстро, как-только могли.
Рыцари, пехота, наемные арбалетчики и ополчение городов устремилось на зов короля, но англичане опережали на пару недель.
Как всегда.
Последнего гонца привели ночью.
Он валился с ног, хрипел, рука обмотана окровавленной тряпкой.
Услышав про деревню, в которой англичане рубили руки еще живым, король взревел.
Ждать больше было нельзя.
Французская армия (все, кто успел прибыть) устремилась в погоню.
Восемь тысяч рыцарей, знатнейшие вельможи Франции, три тысячи генуэзских арбалетчиков, пять тысяч пехоты и еще пять – ополченцев, кто с вилами, кто с мотыгами.
21 одна тысяча человек, и этого должно было вполне хватить, чтобы раздавить двенадцать тысяч англичан.
Французская армия бросилась в погоню.
Две армии неслись через всю страну, отчаянно цепляясь за свои обозы.
Англичане – с награбленным добром, французы – с тем скарбом, без которого добрые рыцари отказывались идти в бой категорически.
Приказы летели во все стороны, разрушались мосты, и казалось в этот раз, ловушка наверняка захлопнется.
Не вышло.
25 августа англичане нашли брод и, сбросив охранявший тот берег заслон, переправились через Сомму.
Французы висели на плечах, и Эдуард Третий скрепя сердце приказал занять холм у деревушки Креси.
Живые изгороди обрамляли его склоны, оставив открытым пространство около двух километров.
Восемь тысяч лучников, три тысячи латников и тысяча рыцарей, так много для рейда и так мало для тяжелого удара рыцарской конницы.
Обрушилась ночь, и с ней ливень.
Холм, ливень, англичане и французы.
Ватерлоо, из века в век.
Всю ночь стучали топоры.
Снявшие с луков тетивы, чтоб не промокли, лучники вколачивали чуть ниже вершины холма ряды кольев.
Когда был забит последний, вся армия завалилась спать, сотрясая французскую ночь громовым английским храпом.
Французы не спали вообще.
Дождь хлестал вовсю, отряды продолжали прибывать один за другим, и их тут же выстраивали в боевые порядки, находя им места в строю.
Король боялся, что англичане в любой момент уйдут, и рыцари сидели в седлах, пытаясь разобрать что-то в дождливой тьме.
Сверкнуло солнце, и вид построившейся французской армии заставил англичан содрогнуться.
Собранные на тесном участке фронта сплошные бело-синие стяги, лилии во всех вариантах королевской родни.
Король Эдуард наклонился к пажу и что-то прошептал.
Мальчишка побежал к самой вершине холма, где угрюмым клином стояла английская конница.
Лучники с кривыми ухмылками смотрели, как рыцари, один за другим, отдают коней оруженосцам и, поудобней прихватив щиты, спускаются чуть ниже по склону холма, чтобы встать у них за спиной.
Коней отвели в лагерь, далеко, за тыльную сторону холма.
Рыцари становились за пехотой, и лучники орали, надев шлемы на луки и размахивая ими над головой.