Страница 12 из 19
За полвека они научились понимать друг друга без слов, видеть насквозь, предугадывать не глядя.
Уж и не посчитать, сколько дней он смеялся, глядя, как она пытается убить Бога.
Его, то есть. Разве он не был Богом?
Он, при котором люди рождались, создавали семьи, рожали детей и умирали.
А он по-прежнему правил Миром, и казалось, будто он вечен.
У нее были свои планы.
«У нее всегда были свои планы», – мрачновато усмехнулся он, глядя, как она с самой заботливой улыбкой придвигает ему очередное блюдо.
Он тоже улыбнулся ей.
Заботливо и понимающе.
«Пожалуй, сегодня только воды и сырых яиц, дорогая», – будто впервые повторил он уже многократно звучавшую фразу.
Она покорно кивнула, махнув рукой рабу, а он пошел вдоль пруда, рассеянно проводя рукой по листьям деревьев.
Пальцы привычно ощупали свежую фигу, он с удовольствием вдохнул ее аромат и отправил в рот, на секунду прикрыв от удовольствия глаза.
А когда открыл, прямо на него, высоко подняв голову, торжествующе смотрела его жена.
Ливия Августа.
И в этот момент он понял все.
Успел улыбнуться: смазать фиги ядом, его любимые фиги, мимо которых он не мог пройти, и продолжать комедию с завтраками – чертовски остроумно.
Она тоже успела ему улыбнуться.
Улыбнуться до того, как Октавиан Август, Цезарь, Принцепс Сената, Консул, Триумвир, Триумфатор, etc, опустился на теплые мраморные плитки дворика.
Еще раз улыбнулся ей и закрыл глаза.
Море билось в скалы, соленые брызги бросались в лицо.
Толстяк Агриппа бежал, смешно путаясь в тоге и кричал: «Цезарь убит!!!»
Он кричал даже тогда, когда Октавиан схватил его за руки, бил по щекам, стараясь привести в чувство!
Кричали все!
Стоящие у Аполлонии легионы, уже готовые выступить через неделю в Парфию, за утерянными Орлами Красса, взорвались!
Ветераны орали, потрясали оружием и требовали вести их на Рим.
«Утопить в крови, смерть убийцам! – неслось отовсюду, – смерть!!!!»
Он поехал в Рим сам.
19-летний юноша, без денег и имени, никто и ничто у подножия величественного здания Республики, уже трещащего и грозящего обрушиться на своих граждан.
Огласили завещание Диктатора.
Дядя завещал ему имя и деньги, отныне он – Гай Юлий Цезарь Октавиан!
Улицы бурлили, ветераны требовали крови, убийцы Цезаря бежали в провинции, и война хлынула кровавой волной, смывая фигуры с доски.
Он повел ветеранов Цезаря на ветеранов Цезаря.
Его армия пришла на помощь разбитым Антонием при Мутине армиям консулов, и Антоний был вынужден отойти, бежать в горы, с остатками своих людей.
Цицерон видел в нем мальчишку, он видел в нем врага.
Легионы вошли в Рим, добивая остатки закона на грязных улицах.
Сенат был против.
Хорошая мина при любой игре, мальчишка сделал свое дело, Антоний разбит.
Мальчишка должен уйти.
В Греции пыль клубилась столбом под ногами тысяч и тысяч бойцов, собранных Брутом и Кассием по всей Азии!
Они спешили на помощь Сенату, и Цицерон слал им отчаянные письма, умоляя поспешить!
Он тоже поспешил.
Они встретились с Марком Антонием и обнялись на глазах у своих войск, ветеранов Цезаря.
Лепид, бывший Начальник Конницы, стал третьим.
Второй триумвират!
В Рим полетели гонцы, красные плащи легионеров лились по улицам кровавой рекой.
Проскрипции.
Отрубленные руки Цицерона на дверях Сената.
Каждый из них, из триумвиров, внес в списки кого-то близкого, так они повязались кровью.
Греция, Филиппы.
«Смерть убийцам Цезаря!!!»
Антоний мчался вдоль стоящих сплошной стеной легионов, с морды взмыленного коня летели хлопья пены.
«Смерть убийцам Цезаря!!!» – ревел Антоний, и красный трибунский плащ реял за его спиной, словно знамя.
«Смерть!!!» – ревели легионы, и Антоний мчал дальше, к следующей когорте, огромный и яростный, словно бог войны!
«Смерть! – ревел Антоний, – мы били их здесь, при Фарсале, вместе с Цезарем, а теперь они убили его!!!» – ревел он, и когорта за когортой взрывались ненавистью.
Ревели трубы, пехота Антония ворвалась по насыпи в лагерь Кассия, пехота Брута ворвалась в его, Октавиана, лагерь, и он бежал, прятался в болотах, глядя, как Марк Агриппа пытается собрать бегущие войска.
Кассий мертв, покончил с собой.
Остались только они с Антонием и Брут.
Недели пролетели, как секунда, и вновь то же ровное, как стол, мертвое поле.
Никаких больше труб, никакого рева.
Мрачный, холодный, как лед, Антоний, он сам, мрачный, мрачный, белый, как мрамор, Брут на той стороне поля.
Мерный шаг римской пехоты, дробь сандалий гремит по твердой земле, две железные массы в одинаковых доспехах одинаково шагают навстречу друг другу.
Войска Республики, разделенные между ее наследниками.
Брут что-то кричит своим, сорвав голос на хрип, Антоний поднимается в седле, машет рукой.
Их пехота ускоряет шаг, короткие мечи бьют в щиты, грохот нарастает, и первая шеренга обрушивается на врага.
Ночь.
Он едет по полю с Агриппой, врачи лечат всех, все римляне, это уже его люди.
Антоний, чудовищно огромный в лунном свете, бредет по полю между мертвыми, всматриваясь в их лица.
Останавливается, узнав Брута, срывает с себя плащ и кидает его на мертвое тело.
Убийцы Цезаря мертвы. Они, Триумвират, теперь и есть Республика.
Антонию – Восток, Лепиду – Африку, ему, Октавиану, – Запад.
Мир дрожит.
Дрожит, вибрирует, готовый в любой момент взорваться войной.
Легионы бунтуют, требуя денег и земли.
Он, Октавиан, в Риме – значит, он отвечает за все.
Сумасшедшая жена Антония, Фульвия, и его придурошный брат подняли мятеж. Он ведет войска и осаждает Перузий. И вновь ветераны ревут, требуя от них с Антонием прекратить борьбу.
Секст Помпей зажал свою морскую удавку, последний из детей Помпея Великого, царь пиратов.
Они все родственники между собой, когда-то даже друзья, но сейчас флот Агриппы добьет Помпея и Антоний казнит его, поставив последнюю точку в истории этой семьи.
Из Триумвирата вычеркнут Лепид.
Он дернулся к власти, не рассчитал сил, и вот он уже лишь бледная, лишенная всего тень, живая, но пустая.
Антоний разбит парфянами, величайшая армия в истории Республики погибла, и Клеопатра утешает его, приведя корабли с провизией.
Его, Октавиана, никто не утешает.
Он нашел Рим деревянным, а оставил его мраморным, – скажет он потом, но это потом, когда все эти события останутся в таком далеком прошлом, что будут казаться сказкой.
Все умрут, останется лишь он и Ливия.
Ливия.
Он забрал ее у мужа, уже родившую Тиберия и беременную Друзом.
Неслыханная пошлость по римским меркам, плевать.
Полвека, почти полвека вместе, это Царство, этот Мир, Pax Romana, который он построил, и ее тоже.
Акций.
Клеопатра подбила Антония на войну.
К нему бежал Сенат и консулы, потом бежали обратно, и Антоний горько смеялся, отсылая их пожитки вслед за ними.
Агриппа повел флот, он, Октавиан, в последний раз Октавиан, стоял на берегу и смотрел, как легионеры берут штурмом один за другим египетские корабли.
Флот Антония горел, и он пошел на прорыв, вслед за Клеопатрой, бросив свою армию на милость победителя.
Армия сдалась.
Октавиан ехал вдоль понурых рядов, и его люди кричали: «Да здравствует Цезарь», – глядя как салютуют ему бывшие враги.
Мертвый Антоний.
Мертвый, последний мертвый Республики, сидящий на троне фараонов в своем красном плаще.
Клеопатра, льнущая к нему, пытающаяся спасти себя любой ценой.
Ему рассказали, как Антоний покончил с собой, прочитав ее записку о том, что она приняла яд.
Октавиан презрительно кривится.
Нет, он не ненавидит ее.
Презирает.
Презирает все ее восточные ужимки, лживые и пропитанные отравой.
Вся его римская ледяная сущность содрогается от презрения, он не простит ей ничего, и мертвого Антония тоже не простит, она пойдет при его Триумфе в цепях.