Страница 11 из 19
Он и не сдавался, его нашли мертвым на поле боя.
Его сын спасся и водил потом парфянские войска на соотечественников в Сирии.
Гней Помпей Младший попал в плен.
Еще до заката его казнили, шутки закончились.
Секст Помпей бежал.
Последний в семье, потерявший отца и брата, он еще 9 лет будет королем пиратов, пока его не казнят триумвиры.
Пленных не брали.
Никто не хотел брать.
Никто не хотел сдаваться.
30 тысяч римских граждан, вставших под знамена Республики, остались на поле боя.
Цезарь добавил Испанию к списку триумфов.
Этого ему не простили.
Там были свои.
Не важно, под какими знаменами.
Глава 11. Смерть Клеопатры
Антония несли на плаще.
Прямо на его красном трибунском плаще, впитавшем кровь, но не изменившим цвет.
Мертвое лицо побелело, словно мраморное, приобрело какое-то благородство, которого Антонию так не хватало при жизни.
Клеть скользнула вниз, к земле, и рабы засуетились, устраивая мертвого триумвира на досках.
Уложили.
Барабан заскрипел, наматывая веревку, клеть пошла вверх, рука Антония бессильно болталась в воздухе, покачиваясь в такт подъемнику.
Подняли, втащили в узкое окошко, едва удержали втроем.
Олимпий, Хармиона, Ириада.
Врач и две рабыни.
Триста лет династии Птолемеев.
Давным-давно превратились в сказку и сам Александр, и разделившие его Империю.
Только Птолемеи.
Только они правили, были, существовали.
И вот финал.
Она последняя, Клеопатра Седьмая Филопатор, сидит в комнатушке на чердаке храма Исиды.
В обществе грека-врача, двух рабынь и мертвого римлянина.
И сокровищ.
Груды сокровищ, пирамиды сокровищ, всего, что было в хранилищах.
В сундуках, слитках, мешках, россыпью и в кучу наваленным драгоценным хламом.
Заботливо укрытым хворостом, пропитанной смолой тканью и дровами.
Мир Птолемеев закончится здесь.
В этой гробнице, и все уйдет вместе с ней.
Цезарион далеко, им его уже не достать.
Она не смогла дать ему Царство, но даст ему жизнь.
А там всё в руках богов.
Остальные дети просто дети.
Малыши, без нее они никто.
Им ничего не сделают.
Она выдвинула Октавиану ультиматум.
Она все подожжет, если он не… боги!
Мысли пляшут, скачут, словно бешеные, она даже не может вспомнить, что она написала в той записке!!
Если он не – что??
Что она у него требовала?
Что ей нужно, что он может ей дать, как она может им верить?
Мысли пляшут, она горько смеется, откидывается на резную спинку стула.
Она безумна или всегда была такой, была глупой, обычной дурой, как клеймили ее Катон и Цицерон?
Не важно.
Они выполнят все, любые ее условия, иначе все сокровища Египта, все ее сокровища, все богатства Птолемеев полыхнут гигантским погребальным костром.
Внизу стук.
Царица, Фараон, спускается по лестнице, словно крестьянка.
Рабыни приникли к забаррикадированным дверям, вслушиваются.
Мальчишка-вестовой Октавиана что-то кричит, разворачивая перед собой бесконечно длинный пергамент.
Условия… Гарантии… Договоренности…
Она слушает внимательно, мысль ускользает, мечется, она не может понять.
Всматривается в щель в двери, пальцы судорожно переплетены.
Еле слышный стук где-то вверху, грохот.
Чудовищный грохот, они оборачиваются все разом.
Их факел, их последнее оружие, вырван из стены.
Гигант в красном плаще, гребень шлема отбрасывает чудовищную тень, словно Антоний воскрес и сошел к ним.
Римлянин делает шаг вперед, блики света играют на позолоте панциря.
Он обычного роста и, как все римляне, безразличен.
Звучит приказ на латыни, топоры вонзаются в дверь.
В помещение хлынул свет.
Долабелла.
Она узнаёт его.
Долабелла.
Я знала твоего отца.
«Да, – кивает он, – ты знала моего отца».
Пустые залы дворца.
Она никуда не выходит.
Куда выходить?
Зачем?
К кому?
Вчера был Октавиан.
Гай Юлий Цезарь Октавиан.
Обычный.
Она ведь видела их всех!!!
Габиния и сыновей Помпея, Катона, Сципиона, Брута, Кассия, Цицерона, Цезаря!
Весь Рим, всю Республику, все бесконечное чередование фигур и лиц!
Таких разных, таких противоречивых.
Ничего нет.
Рим умер вместе с Птолемеями.
Теперь Он – Рим.
Он один.
Этот молодой человек с холодным взглядом.
Да у мертвого Антония лицо живее!!!
– Мне сказали, что Антоний получил твою записку, будто ты умерла…
Октавиан говорит тихо, будто сам с собой.
– Да, это так! – Хармиона отвечает моментально, вскидывает глаза.
Агриппа, Марк Випсаний Агриппа, это он убил их флот при Акции.
Агриппа подается вперед.
Октавиан останавливает его жестом руки.
– Это так?
Серые глаза смотрят спокойно, равнодушно, словно они одни и нет вокруг красных, закинутых за плечо плащей.
Она поднимает глаза.
– Да!
Октавиан идет к двери.
Сомкнули строй ликторы, лязгнули по мраморному полу каблуки легионеров, красные плащи моментально слились в движущийся квадрат.
У двери он оборачивается.
– Завтра мы едем в Рим.
Она бредет по дворцу.
Коридоры, залы, коридоры, она и не знала, что их здесь столько!!
Дворец пуст и безмолвен, куда-то исчезли бесконечные тени рабов, снующих вдоль стен.
Воздух недвижим и без капли холодка.
И часовые через каждые десять шагов.
Она бредет по дворцу.
Он стоит у парапета террасы.
Смотрит на Город.
Она подходит сзади, становится рядом.
Долабелла.
Корнелий Долабелла.
«Что со мной будет?
Когда я вернусь назад?
Что будет с моими детьми?»
Все вопросы, которые она так и не задала Октавиану, закаменев под его взглядом, вырываются из груди.
Долабелла смотрит на нее.
Смотрит на женщину.
Смотрит на Царицу.
На жену двух римлян.
Опускает глаза.
Поднимает.
Смотрит в глаза.
«Ты никогда не вернешься.
И с тобой уже ничего не будет.
Ты увидишь детей в Триумфальном шествии и больше никогда».
Долабелла отворачивается к городу.
Она скользит коридорами дворца, неслышной, несуществующей тенью.
Тенью Птолемеев.
Эта ночь без сна.
Рассвет.
Утро, 12 августа 30 года до н. э.
Корзинка, фрукты.
Пальцы гладят свежие плоды, бездумно бегут по ним.
Шипение.
Черный шнур живым кольцом обвивает запястье.
Треугольная головка раскачивается, язык мелькает и исчезает в пасти.
Грохот подошв.
Грохот сапог, легионеры идут строем всегда, держат строй, даже когда бегут.
Удар.
Удар, удар, удар!
Двери трещат, и позолота сыпется с деревянных балок.
Удар!
Распахнутые настежь створки, легионеры рассыпаются полукругом за спиной Октавиана.
Холодные глаза.
Она чуть сжимает змею в руке.
Бросок.
Треугольная голова бьет в грудь, зубы оставляют ранку под ключицей.
Красные плащи сливаются в одно пятно, один длинный ряд.
Она думает, что ведет по ним взглядом, но он недвижим, замер в одной точке.
Человек в красном плаще.
Гигант.
Гребень шлема отбрасывает тень на стене.
Оживший Антоний.
С глазами Долабеллы.
Цезариона поймали и казнили.
И старшего сына Антония тоже.
Все остальные дети уехали вечером.
Уплыли на корабле, чтобы пройти в золотых цепях в Триумфальной колонне.
А потом нырнуть, окунуться в римскую жизнь в доме Цезаря.
Вырасти там.
И найти свою судьбу.
Глава 12. Октавиан Август
Ему было очень смешно.
Нет, конечно, на его бесстрастном лице и тень не промелькнула, но внутренне он хохотал, видя как она, такая же бесстрастная внешне, трясется от злости.