Страница 5 из 16
За буйное непослушание было решено Галю наказать. Но как? Не разговаривать с ней? Но это ее не тронет – она почти не бывает дома, прибегает только поесть, ни я, ни кто другой с ней никаких интересных для нее разговоров не ведет. Так что выходит: лишение небольшое. Придумали: будет спать одна, без меня.
Галя выслушала это решение с завидным спокойствием, легла спать, а утром сообщила:
– Очень хорошо спала. Свободно так. А тебе свободно без меня было?
Слушается, однако, лучше.
Старается оттенить свои хорошие поступки и намерения.
– Мама, я съела все корки.
– Мама, дай, пожалуйста, нож, я отрежу от своего яблока половину и дам Лике.
– Мама, я выполоскала Сашенькин подгузник и повесила сушить.
– Мама, тетя Оля дала мне морковку, а я сказала: «Спасибо!»
Но хорошие отношения у нас с ней не налаживаются: она нагрубила Шуре, обещала мне извиниться перед ним и не извиняется. Сначала, было, на мой вопрос – извинилась ли – ответила:
– Да, я сказала: больше не буду…
– А Шура что?
– А Шура сказал: хорошо.
Оказалось: неправда.
– Ты что же врешь? Пойди извинись.
– Я стесняюсь.
И наконец:
– Надо извиниться, ты обещала.
– Ничего я тебе не обещала.
Раньше, совсем недавно, обижалась на каждое резкое слово. А теперь – Шура с ней не разговаривает, я разговариваю сухо, Ольга Львовна – иногда раздражительно, а у Гали в глазах только упрямство, да и насмешка, пожалуй. И ожидание: «Ну, а дальше что будет?»
– Мама, Лика говорит, что Шура мой папа. Я ей объяснила, что он Шура, а не папа.
11 августа 42.
В целях самооправдания говорит вещи просто чудовищные:
Ольга Львовна:
– Ты понимаешь, что Сашенька из-за тебя могла бы умереть, не было бы Сашеньки – понимаешь?
– Ну, что ж, мне бы тогда достались все ее распашонки… (!!!)
Я уж рада бы довести Галю до слез. Но – никак не прошибу.
17 августа 42.
Прошибить слезу удалось арбузом.
Принес арбуз Шура. Шура с Галей не разговаривает. Галя извинения у Шуры не просит. А арбуз, опять-таки, принес Шура. Следовательно – арбуза Гале не полагается.
Рыдания. Слезы.
– Дай арбуза! Я давно арбуза не ела! Хочу арбуза!
Извиняться, однако, не стала.
На другой день просила тоном безнадежным, но уже без страдания в голосе:
– Ну, дай мне арбуза, дай…
Почти примирилась с тем, что арбуза не получит. Даже рассказывала какой-то старушке в тупике:
– А у нас арбуз есть…
Новый взрыв отчаяния был вызван приходом мамы Сони. В расчете на ее мягкое сердце Галя кричала, плакала, требовала арбуза. Не получила. Но и не извинилась.
(Господи, какой я была дурой тогда, глухой дурой! Ее надо было только любить и жалеть, а я ее воспитывала. 1 декабря 1955 г.)
Раньше боялась и дичилась ребят – почти не играла с ними. Потом быстро освоилась, научилась по их способу взбираться на дерево, а оттуда на крышу сарая и даже свела дружбу с тринадцатилетним вором и хулиганом Валькой, отец и мать которого арестованы – один за бандитизм, другая за воровство.
По приглашению Вальки Галя была у него в гостях, где произошел следующий знаменательный разговор:
– Он меня спрашивает – вы богато живете? А я ему:
– Ну, во время войны кто ж богато живет?
Гале запрещено ходить к Вальке. Но она, кажется, не очень-то намерена выполнять приказание.
Много врет. Это – самое отвратительное.
– Галя, убери, пожалуйста, на место мой зубной порошок.
– Стану я убирать – ведь не я принесла его сюда?
Посылаю ей самый страшный, какой только могу изобразить, взгляд. Она уносит зубной порошок, возвращается и принимается философствовать:
– Ты говоришь – надо за собой убирать. Но ведь не я принесла сюда порошок, а ты – значит, ты и должна убрать.
– Ведь не я, а ты пачкаешь свое платье, а стираю-то все-таки я? Ведь это ты, а не я хочешь есть, а готовлю еду тебе я?
– Это потому, что я маленькая.
Гале запрещено выходить в тупик, пока не станет слушаться сразу, без длинных рассуждений и бесконечных «А почему?»:
– Галя, убери локти со стола!
– А зачем?
– Галя, не лезь под кровать.
– А почему?
– Галя, помой руки.
– А зачем? – И это во всех случаях, в ответ на самое пустяковое приказание, просьбу.
Галя, целуя Сашеньку:
– Сашенька, маленькая, какая ты трогательная!
– Галя, а что такое трогательная?
Смутилась, улыбнулась:
– Не знаю… Это, наверное, вот что: Саша спит, но если стукнуть дверью, или закричать, она вздрагивает, трогается.
– Мама, Лика меня стукнула!
– Ты сама ее ударила…
В глазах слезы: – Ты меня совсем не жалеешь. Одну только Сашку жалеешь, а больше никого.
20 августа 42.
Галя оказалась совсем не такой бесчувственной. Сегодня она с моей помощью извинилась перед Шурой («Шура, Галя хочет извиниться перед тобой». Длинная неловкая пауза. Галя, улыбаясь, несколько бессмысленно: «Я больше не буду»). И сразу потеплела, отогрелась: по дороге на Пастеровскую станцию молча поцеловала мою руку, потом тревожно спросила:
– И спать со мной будешь, да?
Вечером, после прихода Шуры, сказала задумчиво:
– Почему же так получается – я перед Шурой извинилась, а он со мной все-таки не разговаривает?
– Ну, как же – он пришел, поздоровался с тобой.
– Да. Поздоровался и сказал мне пять слов. Я вошла в комнату за марлей, а он спрашивает: – Ты зачем пришла? Я говорю: за марлей – мама велела. А он говорит: ну, правильно. Пять слов выходит – «ты зачем пришла» и «ну, правильно».
Запрещение ходить в тупик сначала ужасно взбесило Галю («Все равно пойду» и пр.), а теперь покорилась и не ропщет больше.
22 августа 42.
– Что-то я не вижу, чтобы Шура со мной разговаривал…
24 августа 42.
(Сашу укрывают на ночь тонким байковым одеялом, штанами от пижамы и мохнатым полотенцем).
Шуру Галя иногда называет теперь «Сашин папа…» (в его отсутствие).
31 августа 42.
Никак не могу понять – у Гали подлая душа, что ли, или просто она маленькая девочка и мало чего понимает? Приподнялась на цыпочках и взяла с окна у хозяйки сушеные арбузные семечки. За что и была впервые отлуплена.
10 сентября 42.
Буду считать установленным: никакая не подлая, а просто маленькая.
(Маленькая и несчастная. Как же я этого не понимала? 1 декабря 1955 г.)
23 сентября 42. Ташкент.
Шкловский о Брике сказал: – «Брик такой человек – если ему отрезать ногу, он будет говорить, что так именно и надо».
Этой же страстью утверждать, будто все к лучшему, обуреваема и Галя. Сидим. Читаем. Она машинально теребит подол моего платья и разрывает его по шву.
– Ты что же это наделала?
Галя, не растерявшись, не задумываясь:
– Так даже красивее.
…Моя мама, моя… И Сашина, и Сашина…
– Мама, ты меня любишь?
– Люблю.
– А почему же все время смотришь на Сашеньку?