Судный день

– А я-то уж было подумал, что вы полный профан в живописи… Вполне корректный вопрос, и я ценю это… Нужен тот квадрат, который не абсолютно беспросветный, как космическая ночь, а с характерным просвечивающимся сквозь ночь рисунком. Тот, который был представлен на выставке Малевича в 1915 году. Кажется, экспозиция называлась 0,10?..

– Это упрощает и одновременно усложняет мою задачу. Упрощает потому, что не надо искать другие квадраты, а усложняет, или делает ее почти невыполнимой по причине слишком уж надежных хранилищ Третьяковки…

– А почему вы решили, что квадрат хранится именно там?

– Я сам ничего не решал, об этом писали газеты… – Здесь Нуарб слукавил – узнал он об этом от Маэстро. – Но вы правы, нужна дополнительная проверка, газеты публикуют столько вранья и всяких нелепиц, что если им верить… Как бы то ни было, речь идет не о том четырехугольнике… прошу прощения – квадрате, который хранится у Пиотровского в Эрмитаже… Этот – второй или третий, состряпанный учениками Малевича. Копия первого, но не первый… Вам ведь нужен первичный, подлинный квадрат, не так ли?

– Мой шеф спит и видит оригинал, помеченный 1913-м годом… Размеры… минуточку, сейчас достану очки и… Запомните или вам записать его параметры?

– Такое не забывается… Его размер известен всему подлунному миру, – значительным тоном произнес Нуарб, – однако, говорите, ибо повторение – мать учения…

– 53 на 53 сантиметра… Чистой воды квадрат и, умоляю вас, не обзывайте его прямоугольником или четырехугольником, заказчик от этого приходит в ярость…

– Тогда пожелайте мне успеха…

– Действуйте и… не промахнитесь…

И надо же было случиться, что в то время, когда Незнакомец, наблюдал за неспешно удалявшимся Нуарбом, в Третьяковской галерее, вернее, в ее филиале на Крымском валу, произошло крохотное и потому никем не замеченное событие, повлекшее впоследствии гигантские изменения в противостоянии Минуса с Плюсом. Одна из картин, покоящихся на металлических стеллажах, непроизвольно сдвинулась с места, беззвучно сместилась к краю полки и опасно зависла, грозя потерять равновесие. Недоставало лишь какого-то ничтожнейшего толчка, неуловимой вибрации, чтобы полотно на одну миллионную миллиметра приблизилась еще ближе к пропасти… И толчок, никакими приборами не зафиксированный, произошел. Это случилось в тот момент, когда Нуарб, почувствовав вдруг какой-то свербёж в носу, громко чихнул. Именно в этот миг картина спикировала со стеллажа вниз и, каким-то чудом минуя стройные ряды других полотен, проскользнула между ними и вновь заняла вертикальное положение, но уже в ряду Второстепенных. Теперь по левую сторону от нее мирно дремали импрессионисты, а справа – незримо бесновался бестолковый сюрреализм.

Позже скажут, что «Черный квадрат», словно провалился сквозь землю. По каким-то непонятным причинам его потом не смогут обнаружить, считая пропажу похищением, о чем, на всякий случай, никто не поспешит заявить в правоохранительные органы.

А прочихавшийся и ничего не подозревавший Нуарб миновал памятник великому баснописцу и вышел к пруду, на зеркальной глади которого застыли два лебедя – аспидно черный и белоснежный. Черное на белом… нет, пожалуй, белое на черном… Он зачерпнул горсть воды, окропил ею лицо, и, подняв голову, узрел великолепие голубого неба, ощутив в тот же миг непередаваемый восторг бытия. Однако, какое-то необъяснимое искушение заставило его наклониться и взглянуть на колышущееся в зеркале пруда отражение. И то, что он там увидел, повергло его в изумление: на него смотрела улыбающаяся молодая женщина (а кто же еще мог проявиться в тихих водах Патриарших прудов?) и как будто что-то говорила. Нуарбу показалось, что он расслышал ее слова: «Жизнь – это искусство извлекать значительные выгоды из незначительных обстоятельств». И тут он понял, какого свалял дурака, когда отказался от денег.

Спеша и спотыкаясь, он поднялся на берег и бегом устремился в аллею, где остался человек с кейсом. Но когда он приблизился к оранжевой скамейке, увидел на ней лишь шевелящиеся комочки тополиного пуха и – о, чудо! – пришпиленную к спинке купюру достоинством в пятьдесят евро. «Экая мудрая скотина, – выругался Нуарб и осторожно снял купюру. – Этот тип знал, что я вернусь… Знание – сила… знание человеческих инстинктов – двойная сила». Но отражение в воде?.. Впрочем, что только не причудится человеку с похмелья…

Он вытащил из кармана выданный ему мобильник и высветил номер. Запомнить его не составляло особого труда: 53 – год смерти Сталина, 17 – год Великой Октябрьской, 91 – незабвенный путч и еще совсем простая цифра 5 – пятиконечная звезда… Закрыв глаза, он в уме еще раз зафиксировал в памяти нужное сочетание цифр и, широко размахнувшись, бросил трубку в тихую гладь пруда. Она негромко булькнула и плавно пошла ко дну, а с ней и улики, которых Нуарб всегда старался избегать…

В кафе, куда он зашел подкрепиться, пахло так вкусно и так было чуждо непривычно, что ему вдруг захотелось вернуться туда, где остались провонявшие казенщиной бараки и неусыпно бдящие черные силуэты вышек… Однако, после кофе с приличным гамбургером пасмурные мысли отошли на второй план, и он понял, как должен поступить. Расплатившись, вышел на солнечную сторону улицы, где было так отрадно светло, где каждый пешеход жил своей ненавязчивой жизнью и где зазывно бурлил рекламный вал предпочтений. На уличной растяжке прочитал: «Открытие выставки художников группы «Бубновый валет» состоится 13 августа, в Манеже»…

«Бубновый валет, бубновый валет… – начал вспоминать Нуарб. – Что-то знакомое… и об этом, кажется, мне рассказывал Маэстро…»

Глава шестая

В редакцию Виктор Штольнев приехал почти в одно и то же время с редактором Финкильштейном. Обменялись рукопожатием и несколькими репликами, и Штольнев принялся за вычитку своего материала, уже сверстанного для следующего номера. Но пока он летел в Москву, главы «большой восьмерки» в последний момент приняли внеплановую резолюцию, касающуюся положения на Ближнем Востоке, где на территории Ливана уже шла настоящая война между Израилем и боевиками из Хезбаллы.

Вычитав и внеся в материал незначительные поправки, Штольнев зашел к редактору, в кабинете которого и состоялся разговор по горячей теме:

– Ты думаешь, жизнь двух солдат стоит настоящей войны? – спросил Штольнев. – Может, в этой связи нам следует дать какой-нибудь комментарий?

– События развиваются настолько стремительно, что любой комментарий завтра устареет. А мы ведь не газета… – И вдруг Финкильштейн сменил тему разговора: – Ты лучше скажи, когда, наконец, соберешься в командировку?

– Я не думаю, что это надо делать сломя голову. Да и самолеты падают чуть ли не каждый день…

– Ты имеешь в виду катастрофу А-310 в Иркутске?

– Не только… и в Крыму разбился борт с начальством из ВМФ, сочинский рейс накрыла морская волна… Очередная обойма авиакатастроф…

– Не беспокойся, на одной и той же посадочной полосе вряд ли смогут произойти два ЧП подряд. Ты ведь должен лететь до Иркутска?

– А другого пути в долину реки Ивановки, как мне кажется, нет.

– Обязательно прочти мой материал об этом нейтринном телескопе, я его уже перебросил на твой компьютер. Всё не так просто, как может показаться на первый взгляд… – Финкильштейн поднялся и подошел к окну, из которого открывался прекрасный вид на подернутую голубоватой дымкой Москву. Не оборачиваясь, снова заговорил: – Подумай, в самое трудное для России время… в 1992 году, правительство принимает решение финансировать этот безумно дорогостоящий проект, как будто более важных дел не было. Это в то время, когда Валовой Продукт уже летел под откос, страна захлебывалась в политических катаклизмах, государственный долг все больше и больше зашкаливал! И вдруг выделяются колоссальные средства на строительство какого-то телескопа… Построили, причем – в рекордные сроки. Всё делалось в строжайшей тайне, ведь до 1998 года никто о нем и слыхом не слыхивал… К чему была такая спешка? И такая секретность?