Страница 10 из 25
Мария еще раз полоснула по нему взглядом и подошла к забору. Сняла проволочную петлю и распахнула калитку.
– Заходи, но утром уйдешь туда, откуда явился.
– А туда меня больше не примут, да и здесь дел полно. Имею даже спецзадание, почти государственной важности… Но, если скажешь, что я для тебе персона нон-грата… ради бога, обременять не стану. Ты же меня знаешь…
– Тоже мне – персона нон-грата, – передразнила Мария. – Смотрю, больно начитанным стал… – и женщина сделала шаг в сторону, пропуская незваного гостя в свои владения.
…А потом наступила ночь, очень теплая и очень звездная. Они сидели на лавочке под кустом сирени и рассказывали друг другу о своих жизненных поворотах. И если у Нуарба биография последних лет напоминала школьную линейку, то в судьбе Марии произошли большие изменения. Во-первых, от инсульта скончалась Василиса Николаевна, причем произошло это под Пасху, когда та ездила прибирать могилу мужа. Во-вторых, в личной жизни самой Марии тоже был свой эксклюзив: однажды под Новый год, который встречали у подруги, познакомилась с представительным мужчиной, которому только-только стукнуло 38 и который в ту же ночь предложил Марии руку и сердце: «Завтра уезжаю в командировку на Кавказ, хочу, чтобы кто-то здесь меня ждал».
Контрактник, бугаёк, одним ударом кулака чуть не пробил обшивку вагона, когда они прощались на вокзале. И сделал это от досады и в знак демонстрации любви к Марии.
Но прошел месяц, пошел второй, а от него, Сени Скворцова, ни слуху, ни духу. И однажды вдруг по телевизору объявляют: в районе какого-то чеченского села произошел бой между московскими омоновцами и превосходящими силами бандитов. Тридцать милиционеров против трехсот «духов». Боевики, само собой, не прошли в ущелье, а омоновцы, проявив несгибаемое мужество, легли костьми, но сепаратистов не пропустили. Старший лейтенант Семен Скворцов посмертно был представлен к званию Героя России.
Мария не уронила ни слезинки, за два месяца она уже свыклась со своей бедой и удивилась бы гораздо больше, если бы Сеня вдруг вернулся живой и невредимый…
– Да, дела… – неопределенно сказал Нуарб. Ему было жалко Марию, но с языка сорвалось другое. – А меня, небось, сразу забыла… Ну, конечно, я ведь не герой, хотя тоже кое-что видел…
И неожиданное признание:
– Нет, я тебя долго помнила…
– А почему же тогда ни строчки не написала? Я тебе каждый день строчил, и все надеялся…
– Что, я у тебя одна была? Ни за что не поверю. Да и что толку писать, только нервы трепать… Ладно, говори, чем будешь заниматься? Если тем же, то можешь, не заходя в дом, дуть на все четыре стороны…
А ему уходить не хотелось. Во-первых потому, что некуда было идти, а во-вторых… Вот тут-то с формулировкой возникли у него сложности. То ли Мария стала краше, соблазнительнее, то ли он сам повзрослел и стал более внимательным к женским прелестям…
Дело кончилось тривиальнейше: когда роса уже стала холодить лавку, они отправились в дом, где была широкая кровать с периной, большими пуховыми подушками и хрустящие крахмалом белоснежные простыни да пододеяльники…
Попили чайку с бутербродами, и Мария отвела его в ванную и помогла смыть заскорузлую серость казенного дома. Затем постирала его белье и даже побрила опасной бритвой, которой она брила своего отца, когда тот, парализованный, три года маялся в кресле-качалке.
Конечно, не обошлось без секса, но это в ту ночь грехом не считалось, наутро они проснулись почти мужем и женой.
Была суббота, Марии не надо было идти на работу, поэтому возникшее вдруг слияние двух людей неуклонно закреплялось временем и входило в кем-то предначертанное русло. И вот уже Нуарб, в знак все более утверждающихся семейных уз, вручил ей весь свой капитал, честно заработанный мозолистыми руками на широких просторах великой Родины…
В понедельник, перед уходом Марии на работу, он попросил ее одолжить ему денег, дескать, надо съездить в одну контору насчет работы. Она дала ему пятьсот рублей, но предупредила – выпивка этим ленд-лизом не предусматривается.
– Клянусь памятью Маэстро, в рот не возьму! Разве что пивка кружечку…
И тут же вопрос:
– А кто такой этот Маэстро?
– Расскажу вечером. Между прочим, выдающаяся личность, большой человек и, если я не собьюсь с пути, то это только его заслуга…
И вечером, когда они уже лежали на пуховой перине, пуховых подушках, Нуарб, облагороженный прохладным душем и близостью женщины, поведал нехитрую историю жития в сибирском лагере и знакомства с Позументовым. С Маэстро…
– Понимаешь, этот кент научил меня понимать красоту… Теперь я ее вижу во всем, даже в мелочах. Раньше стрекоза была просто стрекозой, а сейчас я замечаю, какие у нее сине-золотистые крылышки, а лапки – цвета ночного неба… И, если честно, тогда ты для меня была…
– Кем же, интересно, я для тебя была? – нарочито нахмурившись, спросила Мария.
– Ну как тебе сказать… Была довольно обыкновенной бабенкой, каких в России миллионы. А теперь… м-да… ты для меня совершенно другая, красивее не видел… Копия молодой Гундаревой! Даже, красивее – губы и глаза выразительнее… А шея? Когда я шел к тебе, проходил мимо прудов, видел двух лебедей, так шеи у них…
Она положила ладонь на его губы.
– Хватит врать, я стала старше, а потому никак не могу быть лучше той, какой была пять лет назад…
– А вот и ошибаешься, ты стала зрелой и очень аппетитной! У тебя ж на лице ни одной морщинки, и ноги… смотри, – он откинул простыню, – ни единой ямочки. Как его… целлюлитом и не пахнет… кожа словно у нимфетки… – И Нуарб полез целоваться.
Однако под вечер второго дня вся лирика кончилась. Вернувшись с работы, Мария принялась пылесосить комнату и случайно под столом задела какое-то железо. А когда нагнулась и выгребла находку на свет, ахнула: перед ней был джентльменский набор: связка разнокалиберных ключей, молоток – из тех, какими пользуются печники… Но главным украшением этого «ансамбля» был гвоздодер, у которого с одного конца «змеиный язык», а другой заточен так, что может просунуться в любую щель… Да это же фомка, черт ее подери! Кто же в подлунном мире не знает предназначение такого инструмента! Она окликнула Нуарба, который в это время вытряхивал на улице половики и когда он явился, ударила гроза:
– Говоришь, Маэстро, красота, целлюлит, нимфетка, а что это такое? – и пальцем указала на лежащий сиротой воровской инструментарий.
– Как что? Мое прошлое, решил сегодня отнести на кладбище и с честью похоронить, – Нуарб даже неумело перекрестился и едва не расплакался от своего прочувствованного вранья.
А Марии вроде бы и крыть нечем, однако, блюдя последовательность наступательной операции, она собрала железо в кучку и выбросила через окно в палисадник.
– Катись и ты за ними! В моем доме вор-домушник – это явный перебор…
Нуарб вышел, собрал во флоксах свои железяки, упаковал их в целлофановый мешок и вышел за калитку… Очень обиженный и расстроенный, однако утвердившийся в своей правоте: идет ведь он не на воровство, а на порядочное дело, выполнять данное Маэстро обещание, о чем, конечно же, не мог рассказать Марии… Ну, если честно, мог бы… Но поняла бы она – вот в чем вопрос… Скорее всего не поняла бы… да и не надо ей понимать и знать, как он ездил на блошиный рынок, где и купил простенький и самый дешевый наборчик…
Глава пятая
В столице по-прежнему было жарко, настоящее пекло, особенно в местах, где нет сквозняков и где полно бетона, железа и асфальта. А Москва вся увязла в этом, и никуда не денешься. Но жара все же лучше лютого мороза. Можно купить бутылочку холодной минералки и вылить себе за шиворот. Там же, где течет великая река Лена, хоть раскаленный кирпич положи за пазуху, морозище все равно одолеет…
С некоторым волнением двигался Нуарб в сторону дома номер 10 на Большой Садовой улице. У Патриарших прудов задержался. Уж больно воздух там чист и прозрачен. И очень захотелось взглянуть на лебедей. Но лебедей нигде не было видно, лишь несколько уток под охраной одного селезня утюжили безмятежные воды прудов. Им нечего было делать, а потому, доплыв до противоположного берега, стайка дружно развернулась и кильватерной колонной поплыла назад. Иногда селезень окунал голову в воду, что-то там выискивал, потом горделиво отряхивался, давая своим девушкам понять, кто в их пернатой команде главный.