Мои дорогие мальчики

Зато в этой комнате была печка с изразцами. Она отапливала и мои две комнаты тоже. Печку можно было топить, что тетя Катя время от времени и делала с большим удовольствием. И тогда у нее и у нас становилось тепло и уютно, как никогда не бывало при обычном паровом отоплении.

Тетя Катя фантастически вкусно готовила невиданную еду из того «мирного времени». Не жалела на это своих скудных денег, бегала к метро в магазин «Дары природы», покупала там рябчиков, куропаток, ощипывала их, потом что-то такое с ними производила, что даже едой не назовешь, так это было вкусно!

Я подсматривала. И кое-чему научилась. Однажды я увидела, как она в кастрюлю с кипящим куриным бульоном бросила массивную пробку от старинного стеклянного графина. Это еще зачем!?

Заинтригованная столь необычным поварским приемом, я взяла ручку, бумагу и, обложившись учебниками по химии, задумалась. В конце концов, я разгадала загадку совместимости курицы с частью графина и даже написала несколько химических реакций, объяснивших мне этот удивительный процесс и вполне удовлетворивших мое любопытство. Но откуда неграмотная, расписывающаяся крестом тетя Катя могла понимать суть процесса размягчения старой, жесткой курицы, так и осталось загадкой. Просто она долго жила на свете. Вот и весь ответ.

Самое увлекательное зрелище было, когда приходила Пасха! Тесто для куличей тетя Катя месила до тех пор, «пока не слипнутся половинки». Она так говорила. Зато, что это были за куличи! Вы таких не пробовали! А сама творожная пасха просто таяла во рту. Это был сладкий поцелуй Бога! Не будь я комсомолкой, воспитанной советской властью, после тети Катиной пасхи – самое время было поверить в Бога.

Еще одно кулинарное чудо – пирог с визигой! Но это было так необычно, что удивительный вкус этого пирога я, пожалуй, предать словами не сумею. Пирогом угощали всех соседей, даже горьких пьяниц, без разбора. Потому что – Пасха! И каждому должен достаться кусочек радости.

Справа от меня, тоже за стенкой, жила Прасковья Спиридоновна, лет 75-ти. А с двадцати лет она болела послеродовой депрессией. И с частыми приступами болезни именно я получала от нее по полной программе. Почему-то по ночам она передвигала мебель. Уму непостижимо как она, субтильная женщина, умудрялась делать это! Мы с Димочкой, конечно, не спали и гадали: что же такое происходит у нас за стенкой? Утром выяснялось, что делается все в отместку нам, потому что мы стучим в ее стену тяжелыми предметами. А мы сначала спали как сурки, а когда у соседки справа начиналась перестановка мебели, сидели тихо как мыши.

Рядом с Прасковьей поселилась семейная пара. Он был сапожник, со всеми вытекающими последствиями. По выходным его жена бегала за ним с огромным кухонным ножом с намерением убить и, думаю, сделала бы это, если бы не соседи. Они совершенно всерьез воспринимали происходящее, толпой бегали за «сапожниками», пытаясь убийства не допустить. Потом кто-нибудь звонил в милицию. Милиция приходила минут через пять (она находилась в соседнем доме). Жена сапожника умоляла милиционера мужа не забирать, давала ему денег, и спектакль благополучно завершался счастливым концом.

Нинка, сорокалетняя старая дева, женщина некрасивой наружности и дрянного характера, много лет состояла на учете в психоневрологическом диспансере и вела себя соответственно. Она никогда не улыбалась, была злобной, грубой, разговаривала исключительно матом, и поэтому мой Димочка не всегда мог ее понять.

Вот в таком окружении рос и воспитывался мой сыночек, и я до сих пор иногда удивляюсь, как это он вырос умным, интеллигентным и добрым человеком.

И только с одной совершенно замечательной женщиной, моей дорогой Ритой, мы крепко дружили, вдвоем держали круговую оборону, поддерживали друг друга как могли и сохранили наши нежные отношения до сих пор.

Жила она с дочкой, которая была ее постоянной заботой и несчастьем. Оля была неуправляемая, взбалмошная, уже в 13 лет напропалую гуляла с мальчиками подозрительного поведения. Мы с Ритой предполагали, что она с ними спала. Домой приходила к утру, если приходила вообще. Позже все наши печальные предположения подтвердились. Оля рано забеременела, потом оказалась в тюрьме, где и родила девочку. В графе «отец» – прочерк. В конце концов, в возрасте 25-ти лет погибла, выбросилась из окна.

Бедная моя Рита! Внучку воспитала замечательную, как и следовало ожидать.

Димочка Риту очень любил, как и она его. Когда мне надо было уйти, я могла спокойно оставить ребенка на Ритином попечении, и ей это было только в радость.

– Тетя Рита, а у вас есть макароны по-флотски?

– Конечно, есть. Тебе дать сейчас?

– Да. И, пожалуйста, много.

Дима был очень худенький, плохо ел. Отказывался от всякой еды, никаких деликатесов не признавал, фрукты не любил, даже конфеты ел без всякого удовольствия.

Я расстраивалась, у меня всегда была проблема, чем его кормить. И только макароны по-флотски, огромные, как водопроводные трубы, перемешанные с вареным фаршем и жареным луком, он мог есть всегда. Правда, любил он Риту не только за это. Просто отвечал любовью на любовь, немножко приправленную макаронами.

Настоящее Димино воспитание началось, когда в нашем в доме прочно поселился Гена.

Гена

Мои родители уехали отдыхать и попросили меня пожить у них. Я была рада немного отдохнуть от своей коммуналки, понежиться в комфорте, тем более что они оставили мне «кремлевку».

Сейчас объяснить, что такое эта самая кремлевка, трудно и даже странно. Современные люди рискуют не понять, потому что такое уродство могло существовать только при тоталитарном режиме советской власти и имело целью насаждать неравенство, зависть и злобу. Разделяй и властвуй!

«Кремлевка» полагалась избранным, большим начальникам, которые, как правило, были номенклатурой премьер-министра, как мой отец, или «самого», для того, чтобы сделать этих людей абсолютно зависимыми от власти. Она давала немыслимые привилегии: элитные санатории, прекрасное медицинское обслуживание, бесплатные лекарства и экзотические продукты питания.

Всего этого не было у обычных людей, в обычных магазинах и аптеках. Простые люди никогда не видели таких больниц и санаториев, не ели такой еды. Некоторые, правда, догадывались. И эта власть не боялась почему-то своих обделенных благами подданных! И если сегодня молодым людям рассказать про эту советскую аномалию, тебя не поймут и не услышат. Жизнь другая.

А тогда, давно, более сорока лет назад, у меня в родительской квартире был полный холодильник «кремлевских» продуктов, и мне совсем не хотелось есть их одной. Кто-то должен был разделить со мной трапезу. И этим «кем-то» оказался Гена. Не прошло и года, когда я ему, наконец, позвонила. Он оказался совсем рядом, в одной остановке на метро, и уже через полчаса был у меня.

Мы сидели за уставленным родительской, очень красивой посудой, столом, с салфетками в серебряных кольцах и подставками под вилки и ножи.

Меня всю жизнь учили держать нож в правой, а вилку в левой руке, я многое знала про то, как вести себя за столом. Об этом всегда заботился мой папа – гурман и знаток этикета. И меня тогда совершенно поразил Гена, который очень красиво ел и с таким умением обращался со всеми многочисленными предметами, выставленными мной на стол из желания поразить его воображение, из вредности и глупости.

Я знала, что он вырос в совхозном бараке, в очень бедной семье, был седьмым и последним ребенком, а шестеро, что были перед ним, все умерли. Он жил вдвоем с мамой, которая, потеряв всех детей кроме него, всегда смертельно за него боялась. И поэтому он бегал от ее опеки, но никогда не обижал и очень ее любил.

Я смотрела, как Гена ест, подкладывала ему, подливала и тогда начала понимать, что бывают, оказывается, на свете врожденная интеллигентность, красота и изящество. Это было открытие!

Мы просидели так со свечами допоздна и говорили, говорили… И было нам обоим бесконечно интересно друг с другом. Очень поздно, только-только, чтобы успеть нырнуть в метро, Гена ушел и оставил мне свои рассказы.