Страница 27 из 82
— Во-вторых, отпечатки пальцев на эмали.
— Боюсь, всего лишь Ванины. Он вполне мог хватануть, когда поиграть явился.
— Ваня недосягаем, но органы сличат отпечатки у подозреваемых…
— Николай, подожди! Сами разберемся.
— Ты в своем уме? Такая улика!
— Посадят меня.
— Не исключено, перестрадаешь, заслужил, сценарист, спец по планам! Зато если найдут те самые «пальчики»…
— Да не будут они ничего искать!
— Будут. Тогда кое-кому придется объяснить, что он делал той ночью на даче. Когда эмаль высохла?
— В воскресенье к утру, я проверил.
— Поехали? Только ты за руль сядешь.
— Хоть убей не могу, не вожу, дикие головокружения, аж тошнит.
— На сотрясение мозга похоже.
— Да ну, от шока. Я переживаю шок.
Третий час… Представилась ночная дорога… Нет, не выдюжу, безумный денек кружился в голове бесчисленными вспышками мгновенных кадров.
23
Сна не запомнил, очнулся как от обморока — от посмертного зова: «Не ищите мою могилу, ее очень трудно будет найти». Господи, только седьмой час! И уже не заснуть, они меня зовут, дай же силы найти могилу, иначе, вдруг выговорилось, быть беде, она уже случилась; однако ощущение опасности неведомой пронзило, не отпускало. Откуда оно… Из прошедшего дня. Я замер, пытаясь припомнить, вырвать из многоликого хоровода маску потаенную, высечь из искры подсознания пламя…
Из незашторенных окон уже сияло, сверкало, подступала ранняя жара. Леденящий душ и жгучий кофе подстегнули физически, но искра не высекалась. Какое слово, чей взгляд, нечаянный жест, подспудный испуг пробудили опасность?.. (Между тем я правильно рулил через распаляющуюся столицу к месту преступления.) Опасность какого рода? Как будто наугад задел кончик паутины, прилипчивая сеть задрожала, и в глубине, в черной щели, дернулся в ответ паучок и подползает по-тихому, а я не вижу прозрачных паутинок-следов. Четкий рисунок насекомого в записке… изображение округлое, продолговатое. Или это скорпион? В отличие от паука ядовит. Зодиакальное созвездие с красной звездой Антаресом… издательство русских символистов начала века; кажется, супруги Мережковские — оба скорпиончики, умерли своей смертью. Позволь, да ведь Любавские родились тоже в ноябре, тоже скорпионы… Ну и что? Может, Вика занялась гороскопами. «Приди ко мне тот, кто под землей». Не похоже на гороскоп; я, конечно, ничего не смыслю в черной магии (да и в астрологии), но даже на взгляд профана — это классический зов к преисподнему духу. К скорпиону? Тьфу, черт! Я сплюнул, но некую «потустороннюю» струнку даже в трезвомыслящем задевает сбывшееся заклинание, наверное, последняя ее запись, потом пришла смерть.
Давай все-таки исходить из реалий. Записка, сложенная вчетверо, валялась в вычищенной, выметенной прихожей за тумбочкой. Согласен с Танюшей — бумажку обронили. Вероятно, сама Виктория, торопилась в клуб, наводя красоту перед зеркалом (мгновенный промельк — по ассоциации — отражение обнаженной в зеркальном гардеробе, разноцветный укус, зверское лицо мужа). Записка выпала из сумочки. Зачем она носила ее с собой… Зачем написала — вот вопрос! Или обронил тот, кто украл ковер… тоже вопросик! Переключить внимание следователя с Молчановки на Плющиху — чересчур замысловатый ход, неоправданный риск (соседи, та же старушка с молоком, например). Или он залез в чужую квартиру за обличающей его уликой (стереть отпечатки пальцев, забрать записку…) и по ходу дела прихватил ковер… это более логично. Но на чей след может навести ритуальный текст, написанный рукой Виктории? Обронил, выронил, выпал… Преступник стремительно пересекает прихожую, вчетверо сложенная бумажка выпадает… из ковра? Да ну. Из книги, например, своеобразная закладка. Пусть-ка Самсон проверит свою библиотеку, не пропало ли… нет, не то! За душой два трупа, а убийце чужие книги приспичило воровать. Если за своей приходил? Досужие домыслы, нет данных, «путь реалий» пока ничего не дает. Скорпион. Паук. Замкнутый круг.
Отпечатка роковой руки на дверной притолоке в кабинете не было. Уже не было: кто-то успел соскоблить, грубо расцарапав серебристо-сиреневую «муаровую» поверхность. Меня аж затрясло, я набросился на Танюшу, которая наконец медленно «подползла».
— Где вы сегодня ночевали?
— На кухне.
— А старик?
— Тут на диване.
— Ничего подозрительного не слышали?
Глупый вопрос: стали б при свидетеле поднимать возню! Следы уничтожены, конечно, раньше, убийца вспомнил и сообразил, какой опасности подвергается, улучил момент… Я вкратце ввел Танюшу в суть дел.
— Савельич в кабинете каждую ночь спит?
— Да, за меня боится.
— Стало быть, тот проник сюда днем, пока вы на лужайке прохлаждались. Не говоря уже о Савельиче, Борис тут каждый день болтается. Банкир рядом… и Василевич имел возможность. Проклятье! Кабы этот гаденыш не трясся так за свою шкуру, отпечатки в воскресенье могли быть зафиксированы.
— Самсон?
Я кивнул, усадил ее на диван, сам сел рядом и, уже спокойнее и подробнее, пересказал ночной диалог. Под конец я заявил, что у меня вызывает сомнение эпизод в гараже.
— Спички? — тотчас уловила она смысл.
— Это первое. Представьте, вы входите, уже насторожены, обеспокоены — гараж почему-то не заперт! — спотыкаетесь обо что-то… Самый необходимый автоматический жест: протянуть руку к выключателю, тут же у входа. Нет, он шарит по карманам в поисках спичек и при столь скудном свете даже не убеждается толком, мертвая перед ним или живая.
— И убегает!
— Это второе: куда? Естественно, звать на помощь, ведь убийца, возможно, еще в доме. Напротив пируют бродяги, поблизости ночует семейство банкира… Он же прется к машине, которая вдруг заводится, и возвращается к дому один.
— А как Самсон объясняет?
— Действовал в растерянности, в страхе, себя не помнил… вообще у него что-то с головой. Шок, говорит.
Глаза Танюши, как вчера, наполнились слезами, которые она не замечала.
— Мы праздновали Троицу в саду, когда сестра была уже мертва. И он знал.
— Психологический кунштюк… или психический: Самсону якобы удалось убедить себя, что Вика ночью ожила и убежала.
— Господи! — прошептала убогая (сегодня она в своей ало-зеленой юродивой униформе, не женщина как бы, а некое бестелесное существо). — Версия такая нескладная и неправдоподобная, что невольно начинаешь ему верить.
— Вы верите, что ваша сестра жива?
— Их надо похоронить, — отвечала она лихорадочно, на свои какие-то мысли. — Заказать Сорокауст, уже пятый день, я одна не справлюсь.
— Вы не одна.
— Никита Савельевич тоже молится, но мы так ничтожны, так слабы. — Она глядела на меня, явно меня не видя.
— Ну, тут я вам не помощник.
— Вы не верите в посмертные муки? — спросила отстраненно, словно из вежливости поддерживая разговор.
— Верю! — гаркнул я, чтоб привести ее в чувство — сюда привести, ко мне, и она несколько ожила. — Кое-что нас там, наверное, поджидает, иначе человек так не боялся бы смерти. Но это такая тайна, такой запредельный ужас, что вообразить, будто я, московский кинооператор, смогу молитвой как-то смягчить эти самые мытарства…
Танюша перебила:
— Откуда вы знаете, что можете, а что нет? Просто верьте, как дети верят.
— Как вы?
— Мне до этого еще далеко.
— А мне еще дальше.
— Но идти-то надо, умирать придется.
— Рано вам еще об этом думать.
— Думается.
— Идите-ка лучше в паломничество. Вон и целитель ваш готов присоединиться… Кстати, — я вспомнил, — Савельич вас ревнует, что ли?
— О чем вы?
— Вчера Вольнов пронаблюдал, как водочный промышленник наш с вами разговор подслушивает.
— Возможно. — Она кивнула. — В том смысле, что Никита Савельевич безумно боится остаться один, без поддержки. С бизнесом он почти покончил, закругляется, к компьютеру возвращаться не хочет…
Мы одновременно уставились на умную «железку» с экраном — «свидетель обвинения», так сказать. А что, благодаря этому мудреному механизму начала раскручиваться ой какая тайна… но до конца далеко.