Страница 23 из 82
Я вспомнил слова Савельича.
— Надеялись, само пройдет?
— С Божьей помощью.
— Не помог, значит?
— Это дерзость — ждать чуда. Да кто я такая?
— Обычно мы недооцениваем такое распространенное человеческое свойство, как глупость. — Я хотел сбить экзальтацию, но перестарался. — Простите, Танюша, вы умны.
— И глупость, вы правы.
— Простите.
— Не за что. — Она пришла в себя, «сюда». — Помог, как же! Во-первых, я встретила вас.
— Бориса Вольнова.
— Да, благодаря вам.
— Он правда излечивает?
— У него необыкновенные руки.
— Вам это множество женщин подтвердит, уверен. Прошлогодний секс-символ России…
— Это неинтересно, Николай Васильевич, мне уже неинтересно.
— Да ну! Молодую женщину не волнует молодой красивый мужчина, каждый день тут ее ласкающий? Ни за что не поверю.
— Как хотите. Но я уже все пережила.
— Вы пережили страдания, это не все…
— И любовь, знаете, я вас любила, давно, и так сильно, до смерти.
Господи, как она меня поразила! Не «любовью» даже, а полным равнодушием — нет, добродушием, — с которым о любви этой было сказано. От волнения — не скрою — я принялся подсчитывать: да, давно… ей шестнадцать было, как местной нимфочке, когда мы с Викторией встретились и потеряли голову (или головы — как правильнее?..).
— Зачем ты мне про это сказала?
Танюша улыбнулась нежно, застенчиво — и я вдруг вспомнил ее, ту, прежнюю…
— Так, молодость вспомнила… не к месту. — И она вернулась к теме, действительно ее волнующей. — Значит, Самсон составил план — и девочка увидела мертвого Ваню.
Тут и я очнулся и переключился.
— В вашей эффектно сформулированной фразе отсутствует центральный момент, кульминация: между «планом» и «трупом» пропасть.
— Само преступление! — воскликнула Танюша.
— И здесь на сцену вступает второй (после Самсона) по важности персонаж — обанкротившийся банкир.
Мы разом вздрогнули. Шорох, шелест, голос… мужские голоса: из зарослей возникли… всего лишь Савельич с узелком и Танюшин массажист.
20
Савельич сразу выложил последние новости: под утро в Молчановке была облава, наверняка охотились за той легендарной бандой! Но взяли всего лишь троих нищих из дома напротив — ну, недостроенный, помните, конечно? — Они там ночевали, устраивали оргии. Оргии и песни с водкой у костра. Это очень интересно, давно они тут обосновались? Говорят, с неделю уже, но кто-то из соседей на них донес. Соседские дома, кажется, пустые. Словом, донесли. Но Савельич, под нажимом Танюши, дал взятку кому надо в отделении, и нищих отпустили. И куда они делись? Ушли куда-то. Поторопились вы со взяткой, возможно, упустили свидетелей.
Савельич расстроился, а Вольнов попросил (джип на техосмотре) подвезти его в Москву и удалился в дом с женщиной на руках, ступая мужественно и твердо, как на рекламном ролике: герой с героиней зазывно заржут и примутся жевать «марс» для поправки потенции… Вот так грубо, вульгарно позавидовал я молодости. Между тем Стариканыч разложил на пластмассовом столе под тентом свой жалобный узелок, и мы принялись жевать (в погоне за монстром забываю про еду), жевать черствый хлеб.
Ужин миллионера — вот как можно одичать в алчности! «По примеру Танюши усмиряю плоть», — ответил он на мою мысленную укоризну. — «Женитесь». — «Боже сохрани, нет!» — «Власяница, говорят, и вериги помогают». — «Я-то готов, но она говорит: надо брать подвиг по силам». — «Слушайте, компьютерщик, вы к психиатру не обращались?» — «Обращался, к двум. Денег выманили тьму, но не помогли». — «Да какой же грех вы искупаете?» — «По моей вине погибли жена с сыном». — «Вас судили?» — «Вина нравственная, за которую тут не сажают». — «А, вы боитесь суда загробного». — «Боюсь, что не попаду в то место, где они, и вечность проведу без них. Вот почему я должен умереть праведником». — «Или мучеником», — мрачно пошутил я, но лишенный чувства юмора чудак не обиделся. «Я рассматривал и этот вариант, но его не просчитаешь». — «Может, ваши водочные конкуренты просчитают». — «Ну, знаете, на это уповать…» — «Получается, у вас один скорбный путь: отдать доллары бедным». — «Пока не могу, но я дал обет: когда Танюша вылечится и мы с ней уйдем в паломничество…» — «Куда?» «По Святой Руси. Она одна хотела, но я ее уговорил». — «Странствия тоже требуют средств». — «В то-то и радость, что бесплатно, пешочком, хлеб — отрабатывать». — «А если она передумает?» — «Она — нет!»
Его торжественная уверенность позабавила меня, но детский этот проект заинтересовал, и уже по дороге в Москву я про него рассказал Вольнову. Проверить реакцию блестящего плейбоя.
— А я знаю, — охотно откликнулся он. — Оригинально, я б сам из нашего дурдома сбежал.
— Так в чем дело? Вы вдвоем с Ритой Райт по буеракам, конубрям и сугробам…
— Это зрелище! Нет, Танюша — единственная в своем роде, юродивая…
— Не выдумывайте!
— Ну, как сказать… отрекшаяся от мира. Я таких женщин встречал.
— А сознайтесь, вы же «коллекционер»: заманчиво соблазнить монашку.
— Не пробовал. Вы советуете?
Впору заподозрить тонкую иронию, но тут Вольнов заржал, как жеребец, то есть встал в подобающее себе стойло, и я успокоился.
— А серьезно, — продолжал он, — никто мне не нужен, кроме Риты.
— Отгулялись, значит?
— Четыре месяца, как на «Страстотерпцах» познакомились, боялся признаться, представляете? Как мальчишка, — говорил он доверчиво и искренне, и стало противно мне на себя за дешевенький свой цинизм. — Сначала взбесился из-за «Мефисто», а потом… сижу на бульваре, бродяга душу изливает, сижу и думаю: «На кой мне эта чертова премия сдалась, если у меня есть любовь? А есть ли? А вдруг опоздал?..» Бродягу бросил, в клуб примчался, ничего не помню — только ее лицо.
«Огонь, мерцающий в сосуде», — и мне вспомнилось.
— Она сразу согласилась, когда я тихо спросил: «Гретхен, будешь моей женой?» — а мне до сих пор не верится.
Понятно, эти дети («Актеры — вечные дети», — сказала Рита) боятся друг за друга, ревнуют, и говорит он мне «про это», чтобы предостеречь: не лезь — что и будет исполнено. Больше к пленительной звезде — ни ногой!
— Что ж, такой свежести чувств можно только позавидовать.
— И я раньше так думал: поздно, Бобик, поиздержался в дороге. Нет, Николай Васильевич, никогда не поздно. Ладно, с лирическим отступлением покончим. Как там наши дела?
— Вот о чем, Борис, хотелось с вами посоветоваться…
Я притормозил на «красный» у светофора, толпа ринулась на мостовую; две хохочущие девчонки, Лелины сверстницы, налетели на капот, вдруг засекли сквозь стекло самого Бориса Вольнова и обмерли от восторга. Боря обаятельно заулыбался, взмахнул загорелой рукой. Двинулись.
— Нелегко жить в атмосфере всеобщего обожания?
— Киноактеру оно необходимо как воздух. Так о чем вы хотели посоветоваться?
— Ваш друг Василевич способен на плагиат?
— На что? — удивился актер.
— Использовать чужой замысел для экранизации «Египетских ночей».
— Что значит чужой — пушкинский?
— Ну, некоторые ходы в кинематографическом исполнении: перенос действия в наши дни, чередование древних и современных сцен…
Вольнов перебил:
— Делов-то! Идея не нова и сама напрашивается. В театре Гамлет давно в джинсах ходит, и в кино классические камзолы в новенькие пиджаки перелицовывают. Вон и Любавский додумался.
— Я про обоих сценаристов и толкую.
— А! — сообразил Вольнов. — Но ведь они едва знакомы.
— В том-то и дело. Роковые совпадения в нашей ситуации, нехорошие.
Смуглое, смелое лицо омрачилось внезапной мыслью.
— Это намек, да? Сценаристов тайно соединило что-то… кто-то.
— Браво, Боря! Кто-то. Кто, по-вашему?
— По-моему, Васька никогда не упоминал про Викторию Павловну.
— Вы же сами заметили: тайное единение. Василевич что-то темнит, но я надеюсь его расколоть.
— Ну, не знаю… Во всяком случае, замысел он не крал, мы его вдвоем придумали.