Страница 20 из 41
Наследственность, стоит подчеркнуть, рассматривалась как передача скрытых особенностей, актуализация которых у родителей и детей требует действия аналогичных причин. В то время это была общепринятая практика понимания наследственности. Вспомним бытовавшее в народе убеждение, что дети страдают за грехи своих родителей. Именно эта норма понимания заставила принять английских законодателей в первой половине XIX века законы, защищавшие женщин и детей от чрезмерной эксплуатации в промышленном производстве и тем самым защищавшие силы нации от вырождения.
Этот дуализм – противопоставление природы организма (наследственной нормы) и наследственности в ее исходном узком смысле (= патологической наследственности) – позже мы отмечаем у многих авторов, связывавших наследственность либо с (природными) закономерностями развертывания организации живого в процессе развития (физиологическая наследственность), либо с передачей наследственных единиц (трансмиссивная наследственность, увязываемая с передачей патологии), либо с двумя этими феноменами.
Из понимания важной роли среды вытекает важнейшая проблема теории физиологической наследственности, которая только сейчас стала в полной мере осознаваться – влияние факторов среды на наследственный аппарат. С другой стороны, так получилось, что проблемы физиологической наследственности были переформулированы с учетом соответствующих проблем патологической наследственности. В итоге центральной для всей концепции наследственности стала проблема передачи наследственных частиц.
Эта смена парадигмы в понимании наследственности также во многом стимулировалась работами селекционеров, в особенности, занимавшихся разведением овец. Но опыт профессиональных зоо- и агротехников стал составной частью науки позже, видимо, начиная с трудов самого Дарвина. Академическая наука всегда относилась к прикладным направлениям биологии с известной долей скептицизма, не видя в них строгой системы знаний. Поэтому те, кто непосредственно работал в селекционном деле, т.е. люди, практически занимавшиеся вопросами генетики, обычно не входили в общий круг интеллектуального общения с представителями Большой науки. У них были иные интересы, диктуемые, к тому же, жесткими требованиями производства и коммерции. Успешное выведение тех же пород животных сродни искусству. Необходимо было учесть тысячи разных обстоятельств – «подходящее время для скрещивания, возраст подбираемых пар, должен ли быть самец моложе, старше или того же возраста, как и самка, рассмотреть вопросы оптимального кормления, влияние новых условий при перевозке скота в новое место» и т.п. «…скрещивание почти всегда было нацелено на сохранение, передачу и усиление не одного какого-то признака, но комплекса черт, что могло быть сделано лишь путем постоянных компромиссов» (Lefevre, 2002, р. 95).
«Относительно особенностей, которые отличали один сорт от другого, говорили как о наследственных (hereditary)» (William Marshall, 1790. The rural economy of the Midland. Counties, V. I, p. 419: цит. no: Wood, 2003, p. 21). Относительно переноса таких особенностей между поколениями говорят по аналогии с процессами оставления или получения отпечатка или штампа (Marshall, 1790, 1„ р. 326-327: там же). Вильям Маршалл (1745-1818) известен своими трудами по различным вопросам сельскохозяйственного производства; он же, как видно из приведенной цитаты, был одним из первых, кто отметил возможность матричного воспроизведения.
Усвоению данных медицины и селекционного дела Большой наукой мешали бытовавшие в последней воззрения на размножение и развитие, которые не допускали возможности постановки проблемы наследственности в ее нынешнем понимании. Показательно в этом смысле название лекций моравского профессора Нестлера (Joha
Таким образом, селекционерам и животноводам нужно было отсеять действие многих факторов, найти удачные формы для скрещивания и удачные особенности строения для анализа, чтобы выявить хоть какие-то зависимости в распределении признаков в последовательных поколениях. Но это не входило в круг их задач. Удалось это сделать лишь основоположнику генетики Грегору Менделю (Gregor Joha
Резюмируем сказанное. Первоначально речь шла не о самой наследственности, а о наследственных особенностях (Lopez-Beltran, 2004). Это важно подчеркнуть, если мы хотим составить мнение о ламарковском учении. Хотя это учение оказалось в центре споров о наследственности, сам Ламарк ничего не мог сказать о наследственности, поскольку в его время такого понятия не было. Оно было сформулировано позже, тогда как Ламарк рассматривал в качестве ключевого понятия своей теории природу, причем в значении, по мнению одних, охватывающем и явление наследственности в качестве частного случая, по мнению других, тождественном с ним и, наконец, по мнению третьих, составляющих большинство, в значении, не имеющем к наследственности прямого отношения. Приведем мнение Андре Пишо (Pichot, 2002: Lopez-Beltran, 2004, р. 41). «Даже если наследственность является центральной частью ламарковской теории, это ключевое значение не выделено у него в теоретическое представление; таким образом, когда сегодня говорят о ламарковской теории наследственности, то часто проецируют ламарковскую доктрину на то понятие наследственности, которое было разработано значительно позже». С этим выводом вполне можно согласиться.
Исходно наследственность рассматривалась как причина сходства организмов в ряду поколений. В XIX веке это понятие сузили, заострив внимание на паттернах несходства в ряду поколений и, следовательно, сделав главным объектом изучения механизмы, обеспечивающие паттерны несходства.
2.3. Изменение представлений на наследственность во второй половине XIX – начале XX веков. Корпускулярная концепция наследственности
Важный вклад в развитие представлений о наследственности внес Г. Спенсер (Спенсер, 1900, с. 181; первое английское издание— 1864-1867), который говорил «о законе наследственной передачи»: «Понимаемый в самой общей форме, этот закон гласит, что каждое животное и растение, размножаясь, дает начало другим животным и растениям, похожим на него: причем сходство обнаруживается не столько в повторении индивидуальных черт родителей, сколько в принятии потомством того же общего строения. Эта истина сделалась настолько знакомой, благодаря своему ежечасному проявлению, что почти потеряла всякое значение». И далее: «Многие смутно убеждены, что закон наследственности применяется только к главным структурным свойствам, а не к подробностям строения, или, что, во всяком случае, если он даже и приложим к таким подробностям, которые составляют различие видов, все же не может быть прилагаем к еще более мелким подробностям» (там же), т.е. к различиям внутривидового ранга. Это очень важное замечание Спенсера. Многие в его время относили к наследственным (природным) лишь признаки, отвечающие родовидовым характеристикам, т.е. тем характеристикам, через которые, как считали Ламарк и его современники, описывалась природа (сущность) организма. И одновременно не относили к наследственным внутривидовые характеристики (рис. 2.2): «… не всеми принималось, что нетиповые (т.е. не являющиеся родо-видовыми – А.Ш.) особенности наследуются». Это предложение Спенсера стоит непосредственно перед приведенным выше (Spencer, 1864, v. 2, р. 239): «… not universally admitted that nontypical peculiarities are inherited». Среди тех, кто придерживался такой точки зрения, укажем снова на французского врача Серсирона. Сам Спенсер не дал примеров английских ученых, высказывавших подобные взгляды.
Дальнейшее развитие представлений на природу наследственности поменяло это соотношение на противоположное: то, что до Менделя не считалось наследственностью, с развитием генетики перешло в разряд наследственных свойств, а то, что раньше относили к наследственности, т.е. мономорфные свойства, мало интересовало генетиков. Но это не самое главное, тем более, что сам Спенсер не разделял этой крайности и относил к наследственным не только родовидовые, но также и подвидовые, и подподвидовые, и породные особенности.