Аккорды безумия

— Не нужен тебе эль, — скаалка поняла, что я просто хотел напиться до беспамятства. — Хмель отравляет разум, делает его более слабым.

Позволил себе несколько смешков: кажется, эта женщина сейчас окончательно сломает все мои представления о нордах!

— Я думал, вы любите выпить.

— Да, мы пьём эль — но пьянство у нас не в почёте.

— У нордов Сиродила, кажется, всё наоборот. А норды Скайрима считают своим долгом напиваться по праздникам.

Теперь несколько смешков позволила себе скаалка.

— Мы давно отказались от этих традиций. В медовом зале Тирска любили пировать — но это сделало воинов настолько слабыми, что рьеклинги смогли выгнать их из собственного дома.

Рьеклинги. Отвратительные агрессивные твари, ворующие всякий хлам. К счастью, для нас они не стали большой проблемой, когда мы зачищали побережье от врагов. Действительно, нужно очень ослабнуть, чтобы проиграть этим существам.

— Твой отец крепко спит, — невзначай заметил я.

— Он — не воин, его сон не такой чуткий. Ложись, — попросила Фрея.

Подчинился. Скаалка села рядом, положила руку мне на лоб, принялась что-то мелодично бормотать. Мой разум вновь отключился — и кошмары ко мне больше не приходили.

***

— Я замечаю, что в твоих снах на Солстхейме часто встречаются существа Апокрифа. И сам Апокриф, я так понял, тебе приснился до того, как ты туда попал. «Кучу щупалец и глаз» ты наверняка тоже потом встретил?

Старик не издевался, не пытался подколоть меня — его голос звучал спокойно, даже несколько равнодушно.

— Да. Встретил — но позже. И, надеюсь, больше никогда не встречу.

— А что Фрея с тобой сделала, что остаток ночи ты спал хорошо?

— Утром она мне сказала, что воззвала к духам своих предков, попросила их оберегать мой сон. Но этого хватило лишь на одну ночь.

Мне снова пришлось прервать рассказ: на запах приготовленной еды сбежались остальные Седобородые.

========== Освобождение ==========

После обеда я вновь отправился медитировать, вновь пытался присоединить FUS и RO. Я так и не мог понять, в какой момент нужно высвободить Силу, чтобы к ней присоединилось Равновесие. Как нестись по горному потоку, не рискуя расшибить голову о камни? Как стоять на тонком мосту над пропастью, когда вокруг дует ураган?

Меня брала злоба, я понимал, что она не поможет мне, успокаивал себя. Ту’ум — особый вид магии, совершенно иной, сейчас я изучаю абсолютно новое для себя же и логично, что у меня не будет всё получаться. Во время моего обучения магии мне тоже не сразу давались некоторые заклинания. Что говорить — Школа Иллюзии, обычно хорошо даётся нам, альтмерам, совсем прошла мимо меня, заклинания холода я тоже не смог освоить.

Снова разглядывал эти два Слова, пытался понять, как их нужно соединять. Они — не железо или сталь, не эбонит и не сталгрим, с которыми меня учил работать Бальдор, да и учеником ему я был не самым лучшим. Что же должно придти мне в голову, чтобы понять их и Крикнуть? Где найти точку опоры, способную сдвинуть с места скалу?

— FUS-RO!

Мой Крик лишь немного поднял снежную пыль — даже меньше, чем поднимала одна лишь FUS.

— Ничего не выходит, Арнгейр, — с сожалением вздохнул я.

— Значит, твой разум ещё не готов, — успокоил старик. — Возможно, что-то мешает тебе найти это равновесие в себе же. Ты ещё борешься с собой, не так ли?

Всё верно. В глубине души я до сих пор не принимал своего дара, боялся его; талморский юстициар во мне умирал, но я душил того, кто приходил вместо него. И всё это время в моём разуме затаился кто-то третий, кто наблюдал за всеми моими потугами сквозь смех. Умирающий талморский юстициар кричал, что мои чувства к скаалам неправильны, моё поведение у Седобородых неприемлемо, а некто третий лишь смеялся.

— Да. А ты бы не боролся с собой, если бы всё, что внушали тебе с детства, ты стал находить глупым и неправильным? Нам говорили, что в наших жилах течёт магия — но отчего тогда мы истекаем кровью, красной кровью, точно так же, как и люди? Отчего любого из нас может убить даже маг-недоучка, отчего нас может без особого труда задрать дикий зверь? Мы недостаточно ловкие, чтобы красться и прятаться, как босмеры. Мы недостаточно сильные и выносливые, как данмеры, — я ещё раз грустно вздохнул, опустил глаза. — И, возможно, мы недостаточно умные, чтобы вместо себя выпускать на поле боя механических созданий, как двемеры. Да и мореплаватели из нас хуже, чем из маормеров. Такая ли уж мы высшая раса?

— Не потому ли вы так желаете избавиться от своей физической оболочки, что считаете её настолько несовершенной?

Старик ударил в самое больное место: нашу идею, что мы должны освободиться от плотской тюрьмы. Идею, за которую я должен сражаться, которую должен всеми своими силами приближать — но которую я первой же и признал глупой и неправильной.

— Но мы такие же сумасшедшие, как айлейды, — сквозь грустные смешки бросил я. — Благо, пока ещё даэдра поклоняться не начали.

Почему я назвал сумасшедшими именно айлейдов, я понимал с трудом. Возможно, потому что они в своей самонадеянности и гордыне построили Башню внутри Башни, сделав Имперский Город столпом этого мира?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Вера, что мы должны вернуться к Эт’Ада, разбилась во мне первой.

***

Помнишь, я говорил тебе, что Фрея мне многое помогла осознать? Ошибочность нашей цели — одно из них. Я не знаю, зачем она однажды взяла отцовскую длиннополую робу, украшенную кисточками и металлическими бляхами, взяла бубен, огниво с кресалом и наполненный чем-то мешочек и велела идти за ней, к заброшенному постоялому двору на границе с мёртвым лесом Хирстааг. Возможно, её испугал мой рассказ о Талморе, о нашем желании обрести покров нетленного духа через высвобождение Дракона. Я не знаю, зачем вообще рассказал ей всё это, и не знаю, сожалеть ли мне об этом. Она велела мне разжечь костёр, а сама переодевалась. Затем она вытащила что-то из небольшого тряпичного мешочка и протянула мне.

— Ешь, — приказала шаманка.

Я жевал горькие сухие шляпки грибов, которые мне дала Фрея, а сама она уже начала играть на бубне и петь. Я смотрел на неё, слушал её громкий, порой становившимся абсолютно нечеловеческим, голос. Грибная пыль неприятно царапала нёбо, я пытался смочить рот собственной слюной, хотел выплюнуть остатки и выпить воды.

Моё тело начало наполняться силой. Хотелось танцевать — и мы танцевали. Огонь полыхал ярче обычного, волосы шаманки казались мне стекающим на землю золотом, а её глаза светились, словно звёзды. Я прыгал и кружился, пытался подпевать странной песне, постепенно напоминавшей то вой волков, то пение птиц, то медвежье рычание.

Затем меня настиг приступ странной лени, и я лёг прямо на землю, не думая о том, что могу простудиться. Силы всё так же переполняли меня, но я больше не желал ничего. Удары бубна и песня раздавались где-то совсем рядом, отдавали эхом где-то в голове, в глазах всё расплывалось, и моя душа словно покинула тело. Мой разум слился с разумом Фреи, мы стали одним целым — мы и ещё десятки тысяч людей, меров и зверолюдов, мы — крупицы чего-то огромного, недосягаемого разумом ни одного смертного. Я стал первым, кто достиг истинной цели Талмора. Я — один из множества Эт’Ада, кем когда-то были далекие предки альдмери. Я — песчинка в огромном океане. Я — ничто.

Я мёртв. Меня больше не существовало в мире смертных. Мне страшно. Я хочу вернуться в смертный мир, снова ощущать его своим телом, снова наслаждаться его запахами и вкусами. Я понял, что эта цель Талмора глупа, и означает лишь нашу смерть, это лишь массовое самоубийство по незнанию. Меры слишком долго пробыли в смертной оболочке, слишком привязались к ней, и мы должны смириться с этим, как и велели боги. Сейчас, в смерти своей, я понимаю, что Нирн не настолько плох, как мне пытались внушить. Наоборот, он полон ярких красок, чудесных звуков и непередаваемой палитры запахов — и это прекрасно.

Моё тело постепенно обретало форму, я осознавал себя плодом внутри чрева, вокруг было тепло и темно, и откуда-то ворвался яркий луч света и поток ледяного воздуха. Я дышал и кричал. Я родился заново, и вскоре осознал себя лежащим возле костра на холодной земле. Сил не было, я чуствовал себя истощённым, словно до этого занимался тяжелой работой, хотелось спокойно отоспаться — и я едва не засыпал. Костёр почти сгорел, уже светало — сколько же я пробыл в таком состоянии?