Лесной дом

— Ну спасибо, значит, свояку передай, поддержал.

— Да он от души поддержал, Аринка-то хоть и непутевая баба была, но безобидная, молочка завсегда свояку оставляла. — Домовой вздохнул, подперев кулачком подбородок.

— Я завтра в село, пожалуй, схожу. — Дед огладил бороду.

Домовой всплеснул ручками:

— Что ты, хозяин, что ты! Там плохо сейчас, люди сейчас плохие!

— Да ничего они волхву, то есть мне, не сделают. А я еще на мельницу зайду, с водяником потолковать надо. Да дорожки проверить, давно не хаживал.

— Без тебя есть кому хаживать, — брюзгливо заметил домовой. — Все кому не лень по неведомым дорожкам шастают. Уж и люди вон ходють! Полянка-то ладно сама ходит, так и этого свово «Анику-воина» водила! — с удовольствием наябедничал домовой.

Корогуша молча прислушивался к беседе хозяина с домовиком, ждал своей очереди, попадет-не попадет… Дождался, как и следовало, от домовика:

— А что это у нас кошак приволок? Видал я, еле тащил ты свою безразмерную торбу. А что, скажи, покласть туда скока угодно можно? И она така ж махонькая будет? А вес не убывает? А?

— А вот заведи себе «таку» — и узнаешь. Сколько влезает да как весит! — огрызнулся корогуша.

— А чего нынче спер? Ты ж в усадьбе был? — не унимался домовик.

— Чего опять «спер»! — корогуша расчиперил усы. — Взял. Что положено. Сарафан Аришкин, как уговорено было, а это… Если в хозяйстве не пригодится, Полянке в приданое дадим! — и любовно огладил лапкой большой узкогорлый кувшин. Серебряный, с позолотой, грузинской чеканки. Шикарная вещь!

Варвара спешила тропинкой с поля, неделя до Купавы осталась, надо завершить успеть все работы, да лен еще. За зиму сотканные холстинки разложены на берегу реки — выбеливаться, только успевай водой смачивать! Полотно у Варвары выходило знатное, тонкое да белое, на Петров день на селе ярмарка будет, то-то расторгуется! Варвара зажмурилась мечтательно: эх, хорошая будет ярмарка!

Солнце клонилось к горизонту, и что так припозднилась сегодня в поле? Это ж все успеть надо! Теперь эва, иди собирай полотно на закате! Да еще у речки! А оставить нельзя, русалки вмиг уволокут. Может, конечно, и не русалки, а ушлые односельчанки, до чужого добра охочие. На русалок-то легче свалить. А полотно — оно не ложечка серебряная, чай, не помечено. Так, подбадривая себя — а что, все равно боязно, — подошла к пологому берегу, где заботливо были разложены куски беленого полотна. Уже скручивая валиком последний аршин, женщина замерла как пригвожденная. У реки, за кустами, слышался разговор. Явно мужской и женский голос.

Вот ведь не зря говорят: любопытство не порок, да и Варвара от любопытства не страдала — она им наслаждалась. Ну что может быть интереснее, чем узнать какую-то новость и первой поделиться с односельчанами? Нет, злой сплетницей Варвара не была, сколько тайн хранилось в ее груди, было известно только корове Пеструхе — по причине всецелостного доверия — да овиннику. Как говорят, каков поп — таков приход: овинник тоже любил новости, а потому подслушивал.

Тем временем за кустами явно происходило что-то интересное: мужчина (ах, незнакомый голос, может, кто с крепости?) уговаривал девицу, судя по голосу, молодую да веселую… А этот голос смутно знаком, точно из села девка! Варвара присела, подобрала полы сарафана и гусиным шагом продвинулась к кустам…

— Да посмотри какой сарафан, хорош! А если его еще жемчугом украсить? Ну что ты смеешься, дура, как раз на Купалу оденешь! Надо-то всего — туда-то прийти…

Понятно, какой-то вой с крепости девку соблазняет. Варвара уж было собралась обнаружить свое присутствие и помешать планам охальника, но в последний момент ее что-то остановило. Голос девушки. Звонкий. И тихий всплеск воды.

— Ха-ха-ха, красивый сарафан, а очелье к нему?

— Какое теперь тебе очелье, теперь тебе только венок из трав полевых положен.

Варвара закусила край рубахи вместе с языком. Узнала она этот голос, хоть тот и изменился.

Устинья это. Макара-горшечника дочка. Утопилась две седьмицы назад. Жених к другой сватов заслал, вот она и утопилась. Стало быть, она утопленница теперь, ундина…

Варвара хотела сотворить крест, но еще больше подпирало желание узнать, кто ж так бесстрашно с утопленницей говорит.

Любопытство победило страх, впрочем, как всегда, и Варвара, по-прежнему держа в зубах ворот рубахи, чтоб не вскрикнуть невзначай, стала подкрадываться к кустам. Картина, открывшаяся взору самой осведомленной бабы села, можно сказать, была небывалой.

Устинья — а это была именно она, не обманул слух — сидела на бережку, только ножки в воде держала. По-срамному раздета догола, тело белое, как мраморные ступени в барской усадьбе, косы распущены, блестят на закатном солнышке, в волосах цветок. Красива, что и говорить, даже бабе охота не плеваться, а любоваться, чему дивиться, что мужики из-за таких тонут?

Тут Варвара вспомнила про второго участника разговора и поискала его глазами. Тот обнаружился по пояс в воде, полноватый, с очень бледной кожей, без волос на теле, зато на голове их в избытке, торчащие аж в разные стороны с запутанной в них или вплетенной речной травой. Да это ж… И, словно специально подтверждая ее мысли, «мужик» продолжил:

— Что ты кочевряжишься, ундина? Я ведь могу и не упрашивать, а приказать своей волей. Ибо я здесь хозяин! — Водяник важно подбоченился.

— А! А почему у тебя, хозяин, дно реки как болото? Почему сама река мелеет? И почему скушно так?

— Не твоего ума дело, ундина, к болотнику идти надо, родственника уважить, чтобы поболе воды нам было, а про дно ты верно сказала, вот с сегодняшней ночи и начнете с новыми сестрами уборку. Как раз к празднику управитесь! А то скушно им! А зелено вино девице пить было не скушно? А назло милому топиться не тошно? Вот теперь будешь здесь весь оставшийся срок, что на роду был написан…