Страница 27 из 32
Такое происхождение сверхспособностей хорошо подмечено А. Эйнштейном. Известно, что великий физик, послушав игру одного пятилетнего скрипача-вундеркинда, заявил: «Теперь я окончательно убедился – Бог есть!»
2.2.2. Почему нашему миру не нужны «чудо-способности»
Свидетельством того, что чудо-способности «не от мира сего», могут служить их трудные отношения с реальным миром. Вундеркинды – из другого мира, и поэтому миру взрослых, миру кесаря они чужды. Мир не развивает и не может развивать, совершенствовать в ребенке то, что появилось не по его заказу. «Мы рождены для вдохновения», – писал А. С. Пушкин. Однако обществу от взрослеющего ребенка требуется совсем другое – твердо усвоенные шаблоны мышления и поведения, окончательные убеждения, «привычки послушания» (Л. Н. Толстой), готовность копировать во всем старших по возрасту и положению.
В процессе социализации все необычное, выпадающее из ряда, значит, излишнее, а то и мешающее совместной жизни незаметно, но безжалостно вытесняется из сознания ребенка – включая то, что недавно делало его вундеркиндом. Поэтому и гласит японская пословица: в пять лет человек – гений, в двенадцать – талант, в двадцать – просто человек. В среднем лишь одному из ста учтенных «чудо-детей» удается прорваться в «чудо-взрослые».
В этом противостоянии миру «чудо-способность» для ребенка – скорее крест, чем подарок судьбы. Вундеркинд не опережает сверстников в своем развитии – он продолжает существовать как бы в ином измерении (не успел полностью и вовремя выйти из него вместе со своими сверстниками). Поэтому он – «другой», следовательно, «чужой». И ему не приходится рассчитывать на понимание в этом чуждом для него мире.
Качества, пришедшие с ним «оттуда», здесь оказываются неадекватными, непонятными и даже нежелательными, чаще приносящими мучения, чем пользу. Все это хорошо показывают многочисленные примеры жизни вундеркиндов. Чаще их долей становятся двойки и единицы по школьным предметам, которые им не интересны, недовольство учителей, испуг родителей, трудности общения со сверстниками (психологи называют вундеркиндов «инвалидами общения»), насмешки одноклассников, губительные издержки взаимопонимания в личной жизни, душевные проблемы, повышенная болезненность и склонность к суицидам. Выпадающая из общего ряда уникальность ребенка нередко оборачивается трагедией для него самого и его несчастных родителей.
Создатель кибернетики Н. Винер – один из немногих, кому из чудо-детей удалось перейти в чудо-взрослые, – писал о своем детстве: «Из меня получился нелюдимый и неуклюжий подросток с весьма неустойчивой психикой».
Существование невостребованных способностей не может быть долгим. Поэтому катастрофой для психики ребенка оказывается неожиданная и резкая утрата «ключа» от своих способностей и опускание вслед за большинством сверстников в господствующую посредственность. Психиатрия знает немало таких пациентов. Для них уже выведен специальный синдром с особым набором болезненных проявлений – «синдром бывших вундеркиндов».
Неудивительно, что понимание трагичности судьбы вундеркиндов в реальной жизни и страх перед этим феноменом стали уже признанным фактом. Родителей и учителей в разных опросах спрашивали: «Хотели бы вы, чтобы ваш ребенок, ученик был вундеркиндом?» и «Хотели бы вы сами быть вундеркиндом?» В обоих случаях родители и учителя почти единодушны: ни в коем случае. Трагизм положения людей, чье мышление и поведение не укладывается в общепринятую схему, хорошо показан и в произведениях мировой классики. Достаточно вспомнить Дон Кихота, князя Мышкина, Мастера (у М. Булгакова)… Такова же судьба Христа в этом мире – судьба лучшего из людей.
Один из вариантов противостояния общепринятого и гениального А. С. Пушкин показывает в своей трагедии на примере отношений Моцарта и Сальери. Сальери, по версии Пушкина, – хороший, но не гениальный музыкант. Он достиг мастерства кропотливым трудом и терпением.
В его деятельности нет чуда творения. В ней все понятно и объяснимо, ничто не вносит смуту в умы людей. Сальери – своего рода предтеча так называемой массовой культуры ХХ века.
Все иначе у Моцарта. В творчестве он неповторим, его музыка рождается непосредственно, вдохновенно, под диктовку сердца, она – от Бога. «Ты, Моцарт, Бог, и сам того не знаешь; я знаю, я», – восклицает Сальери. Налицо – два плохо совместимых мира. Мир Моцарта таинственен, непонятен и этим страшен, враждебен всем «сальери». Он – угроза их миру, понятному, предсказуемому, спокойному.
Моцарт разрушает привычные представления, вносит смуту в упорядоченное многими поколениями и «проверенное алгеброй» существование. Поэтому он должен быть уничтожен – приходит к выводу Сальери.
Показательно, что Моцарт – видимо, вместе с ним и сам Пушкин – как бы оправдывает Сальери в своих предсмертных словах:
Ключевая фраза в этом монологе: «тогда б не мог и мир существовать» – мир, созданный «по уму» и ставший привычным домом. А что будет, когда все станут Творцами? Нет уж – лучше без Творцов, но по «здравому смыслу», так, «как учили». За этот мир мы готовы бороться даже с помощью яда.
Центральная линия противостояния в трагедии Пушкина – между духовным и рациональным (высшим и привычным). Одно мешает другому. И в их споре то, что является по своей природе вторичным, временным, потенциально более слабым, оказывается агрессивным, циничным, готовым даже на убийство своего оппонента ради единоличного властвования. Оно в этом мире и побеждает.
Куда уходят вундеркинды? Создается впечатление, что ребенок, пройдя через кризисы детского возраста, «засыпает» под гипнозом необходимых в практической жизни, но стандартных, шаблонных личностных приобретений и в наступившем «сонном» состоянии оказывается способен использовать лишь 1% своих изначальных возможностей. И этой крохотной частицы того, чем владеет младенец, хватает для типичного сегодня почти роботоподобного существования. Вундеркинды, в отличие от своих сверстников, какое-то время сохраняют способность использовать пульсации изначальных творческих потенций, но постепенно и они в абсолютном большинстве случаев оказываются в «силках ума» и в рабстве у земной Идеи (132).
Превратив ребенка в вожделенную – для этого мира – знающую и культурную личность, взрослые чаще всего загоняют в глухое подполье его исходную творческую искру. Гениальность ребенка сменяется серой личностной обыденностью взрослого, а принятые убеждения становятся тюрьмой для исходного и сущностного в нем (Ф. Ницше). Усвоение знаний и умений – прямой результат обучения, а затухание «чудо-способностей» под гнетом пресловутых ЗУНов (знаний, умений, навыков) – косвенный. Что здесь важнее, и как совместить в процессе социализации то и другое? Ответа на эти вопросы сегодня нет.
Отроги (или пульсации) младенческого «великолепия» в определенной степени просматриваются в юности и молодости. К 20 годам подавляющая часть былых связей и возможностей уже утрачивается, но еще не наступает окончательное закостенение в приобретенных схемах поведения, мыслительных шаблонах и так называемых разумных оценках окружающего. Поэтому молодым людям легче почувствовать дуновение всего свежего, неожиданного, принять непривычное и хотя бы частично перестроиться под его требования. Не случайно у Достоевского, рисовавшего людей мечущихся, ищущих нечто подлинное в жизни, все герои молоды. Причем они «молодеют» от романа к роману. Не случайно и то, что в ходе всех социальных трансформаций на авансцену жизни, как правило, выходят представители молодого поколения, способные быстрее освоить новые веяния.