Страница 23 из 32
«Никогда бы человек не назвал бы ничего “Богом”, если бы в нем уже не действовала сила, которую он вне себя назвал “Богом”».
Дж. Локк, говоря о внутреннем мире младенца как чистой доске, отчасти прав. У ребенка нет никаких приспособительных механизмов, например, подобных тем, что есть у детенышей животных. Но эта «доска» не совсем «чистая» – она имеет нечто даже близко не доступное животным. Это Нечто делает ее чем-то подобным сказочной «скатерти-самобранке». На ней может появиться все, что угодно, – качества Шекспира, Пушкина, Наполеона, Гитлера… И не влияние взрослых, а внутренние потенции этой «скатерти» оказываются творящей силой личностного изобилия. Взрослые могут задать некоторые ориентиры для этого процесса созидания нового, но само творение происходит внутри младенца.
Будто Бог-Творец переселился с Небес внутрь младенца. Или передал ему частицу своих творящих возможностей. Глядя на ребенка, невольно начинаешь понимать смысл библейского утверждения «создан по образу и подобию Божьему», даже видишь проявления этого подобия в его реальном творчестве. Маугли никто целенаправленно не учил (не объяснял, что ему требуется знать и уметь в джунглях), он сам сформировал все необходимое для жизни в волчьей стае. Сотворил у себя условные рефлексы, равные по своим возможностям инстинктам, которые у его маленьких сводных братьев по волчьей стае сформировались с возрастом автоматически. То есть он создал у себя то, что ранее Бог создал в природе животного. Разве это – не проявление божественных возможностей младенца?!
Бог, будучи сам свободным Творцом, дает соответствующее подобие нарождающемуся человеку – наделяет его особой, недоступной более никому творческой сущностью и одновременно делает свободным от каких-либо обязательных, врожденных форм земного существования. Эта свобода предстает перед нами в виде бросающейся в глаза беспомощности младенца.
Объективно новорожденный – существо почти абсолютно беспомощное. Один из крупнейших исследователей детства английский психолог Т. Бауэр пишет: «Мы не ожидали, что младенцы способны на многое, и в то же время не подозревали, что они столь многого не могут» (11). По части приспособленности человеческий детеныш на старте жизни во всем проигрывает зверенышу. Абсолютно беспомощный в земном мире младенец вынужден следовать тем путем, который подсказывает ему среда, творить у себя те «костыли», которые требуются ему в данном варианте земного существования. Одни – в обществе, живущем по заповедям Бога (золотом веке); другие – в современном обществе; третьи – в стае волков.
Поэтому беспомощность, как изначальная и полная свобода, есть привилегия обладания всеми возможностями развития, привилегия предрасположенности к освоению разных вариантов взаимодействия с окружающим миром. Одновременно это – открытость для действия некой внутренней силы. Новорожденный беспомощен лишь с точки зрения его сиюминутного существования в земных условиях. Но он никак не беспомощен в некоем принципиальном для творчества отношении. Скорее наоборот, только на данном этапе жизни младенец свободен в той максимальной мере, которая всегда желательна, но редко достижима, для любого творца.
Детская беспомощность обеспечивает младенцу состояние всех возможностей – своего рода свободную площадку для взлета в любом направлении, а также наличие в этот момент максимальной открытости и действенности всех творящих возможностей.
В одном из рассказов В. Шишкова сторож зоопарка, слушая спор ученых о происхождении видов, степени родства человека с обезьяной, вдруг заявляет: обезьяна родит только обезьяньего детеныша, баба способна родить кого угодно. Можно продолжить мысль мудрого сторожа: из рожденного обезьяной обязательно вырастет обезьяна; из рожденного женщиной может вырасти и тот, кто сохранит способность слышать Господа, и тот, кто сумеет найти общий язык с волками; и самое гуманное, и самое свирепое из всех существ, живущих на земле.
Удивительная ситуация: младенец аутичен, погружен в себя, как бы отгорожен от внешнего, не способен адекватно понимать взрослых – а процесс психического самотворения под условия новой жизни идет внутри него полным ходом, и все строится «на века», построенное уже не разрушишь. Но вот пришло осознание своего бытия, появился полный контакт с воспитателями, и сразу: стоп! Будто сломались прежние механизмы самосозидания. Все в этом процессе становится мельче, поверхностнее – если и появляется какое-то новое личностное образование, то оно оказывается непрочным, легко поддающимся перестройке. Существует фатальная предопределенность личности взрослого переживаниями и опытом раннего детства. Показательно в этом отношении выражение Л. Н. Толстого: «От пятилетнего ребенка до меня – один шаг; а от пятилетнего до рождения – пропасть». Что в этой пропасти происходит, какие силы там действуют?
Если ребенок что-то не успел обрести в этой «пропасти», то опоздал и отстал от социума навсегда. Если приобрел не то, что, как потом оказалось, необходимо в жизни, – в зрелом возрасте не переделаешь. Маугли, выросшему среди животных, стать полноценным субъектом социальной жизни невозможно.
Следовательно, у еще не овладевшего сознанием и не ставшего личностью младенца есть некая особая способность к самотворению, строительству психики в соответствии с требованиями жизни. За состоянием всех возможностей стоит определенная, присущая только человеку сила, которая и позволяет ему в раннем возрасте овладевать адаптационными высотами в любом направлении. Эта сила почти перестает действовать, когда ребенок меняет ориентацию и оказывается во власти внешнего, когда им овладевают разум и другие личностные качества. Точно так же утратили когда-то свои исходные возможности люди золотого века, свернув, по подсказке искусителя, на путь познания и уверовав в разум больше, чем в Бога.
Ребенок неразумен, но он имеет некую особую способность глубинного и целостного видения каждого события. Для апостола Павла это – нечто подобное уму Христа, со всеми известными нам из Евангелия его возможностями. Если и дальше следовать библейским мотивам (и аналогиям между ранним детством человека и золотым веком – детством человечества), можно предположить наличие у младенца связи с тем миром всезнания, из которого он пришел, – где все всегда известно и понятно, где не нужно мыслить, анализировать, сравнивать. Это позднее мы научим ребенка копаться в деталях происходящего, противопоставлять одно другому, создавать строгие логические схемы и подавим усвоенными формами мышления его исходную способность.
По наблюдениям Л. С. Выготского, младенец убежден, что таким же, как у него, «всезнайством», способностью понимать все без слов и разъяснений обладают и взрослые. Например, в 1,5–2 года он может обращаться к родителям, когда ему что-то нужно, одним лишь словом «пожалуйста», не заботясь о том, чтобы уточнить, что он хочет. Ребенок убежден, что все его желания родителям известны (т. 4, с. 316).
Пока каналы души ребенка свободны, он способен на то, в чем взрослые уже беспомощны. Например, ему доступна особая способность интуитивного постижения мира. По наблюдениям К. Юнга, «детям свойственно жуткое качество – инстинктивно чуять личные недостатки воспитателя. Они лучше, чем хотелось бы, чувствуют правду и ложь» (169).
По этому же поводу сетовал известный иллюзионист Эмиль Кио: «Для нас, иллюзионистов, самый “страшный” зритель – дети. Они очень часто догадываются о механизме фокуса. Дети не обременены высшим образованием, законами физики… Любую проблему они решают элементарно. Однажды после представления ко мне подошел мальчик и передал пухлую тетрадку, в которой описал механизмы всех моих фокусов. Представляете, на семьдесят процентов угадал! Если же расспросить после моего представления две тысячи взрослых, они вам дадут две тысячи решений – исходя из своего образования, личного опыта и субъективного мнения. Безнадежное дело! Ну, может быть, один только ответ будет правильным».