Страница 17 из 22
С Лубянкой у него было все в порядке, как и с секретариатом товарища Сталина и с Кагановичем, к которому ходил просить за Бриков: их не выпускали за границу. Будь они людьми, активно служившими тогда в ведомстве, кто бы посмел помешать их тайной миссии или выступить против них в печати, как случилось в начале 1930 года. Заступничество Маяковского помогло Брикам получить нужные визы.
С детских лет, начав сознательную жизнь в начале XX века, Владимир Маяковский верил в коммунизм, глобальное переустройство в масштабах земного шара устоявшейся жизни всех народов и стран. Мысли, вычитанные в «Манифесте…», множестве других сочинений основоположников нового учения, овладели его сознанием, стали материальной силой, двигавшей сначала поступками «товарища Константина», затем его пером.
Ни у кого из поэтов нет стольких описаний коммунистического грядущего, как у Маяковского: оно представлялось ему светлой жизнью в городах-садах, наполненных всякого рода устройствами, придуманными изобретателями, вроде Чудакова из «Бани», машинами времени…
В настоящем ему не жалко было ни буржуя, ни офицера, которых призывал ставить к стенке, ни кулака, виденного им разве что на плакатах. Не жалко было попов и Страстного монастыря, который призывал снести. Не сострадал несчастным обитателям Соловецких островов. (О них с неприязнью говорил.) Считал Михаила Булгакова классовым противником, а его пьесы – не имеющими права идти в советских театрах.
Если другие кончают с жизнью, выбиваясь из сил в борьбе за существование, не выдержав потерь любимых, близких, не представляя жизни без родных, погибают в борьбе с государством, то Маяковский умер в силу другого, редкого противостояния: догмы и реальности.
Ни пролетарии снизу, ни поэт сверху не приблизились к заветной цели. Теория, идеал, мечты, усвоенные в юности, выстраданные в эпоху военного коммунизма, воспетые в годы первой пятилетки, странным образом не воплощались на практике. Личная биография складывалась не так, как хотелось, не так, как в романе Чернышевского «Что делать?». Этот утопический роман, над которым смеются современные старшеклассники, был настольной книгой Маяковского: ее перечитывал в последние дни, пытаясь найти выход из кризиса – путь в семью. В жизни, как оказалось, не было ревности к Копернику, кипела ревность к актеру Яншину, мужу возлюбленной, и у возлюбленной, в отличие от Веры Павловны, не нашлось сил все бросить ради поэта.
Каждый день заполнялся заседаниями (сам их высмеивал), выступлениями перед враждебно настроенными слушателями, которые не желали карабкаться по ломаной, крутой поэтической лесенке, считать, что полуголодная жизнь вокруг прекрасна и удивительна, как уверял их в том автор поэмы «Хорошо!».
Дома его ждало вечное строгание рифм на злобу дня, «старенький бытик», чай с вареньем, игра в карты… Ни любви, громадной, спасительной, ни коммунизма за порогом Лубянки и Гендрикова переулка не предвиделось.
Любовная лодка разбилась о быт. Казенный корабль – о скалы бытия.
Предел у одних наступает в 54 года, у других в 37 лет и ранее, когда подводят итоги. Написав тысячу плакатов, реклам, агиток, лозунгов, а также несколько поэм и стихов, которые навсегда останутся в русской лирике, он исчерпал ресурс.
Случилось по-другому: прицелился в грудь. Дважды в жизни стрелялся, в 1916-м и 1917-м. Тогда оружие дало осечку. Третий раз – сработало.
Гений любви и гений поэзии (Владимир Маяковский и Лиля Брик)
Пройдет не один год, прежде чем Таганской площади вернут гармонию и завершенность. Разрушили ее быстро, когда сооружали туннель и эстакаду Садового кольца. Тогда сломали торговые ряды, появившиеся после пожара 1812 года, созданные Осипом Бове. Сегодня площадь – головоломка для водителей и полоса препятствий для пешеходов, живет с ранами на углах. Их я насчитал двенадцать. Там, где начинается Воронцовская улица, перед войной появился пятиэтажный простоватый жилой дом по проекту архитектора Владимира Маята. Его не сломали, ремонтируют. Этот мастер успел до революции успешно поработать в Москве. Он один из двух авторов известного «Спасо-Хауса», особняка на Арбате, где живет с давних пор посол США в Москве.
От площади рукой подать до переулка Маяковского, затерявшегося в дебрях Таганки. На одном углу переулка уцелела без разрушенной колокольни церковь Николая Чудотворца на Студенце. Триста лет назад ее построили у источника холодной студеной воды. Летом за зеленью, проходя по Таганской улице, можно не заметить этот храм, построенный при Петре I до его запрета применять кирпич.
У другого угла переулка – сохранился памятник истории ХХ века. Пощадили при ломке Таганки этот двухэтажный дом с мемориальной доской. На торце стены соседнего здания начертаны краской строчки: «Я всю свою звонкую силу поэта тебе отдаю, атакующий класс!» Одно слово – дождь и ветер стерли. Нет больше в сквере монумента в честь автора стихов. Закрылась библиотека музея Маяковского. Его имя осталось в названии переулка и на доске, подтверждающей, что здесь великий поэт жил с 1926 по 1930 год.
В упраздненном музее лет сорок назад я видел квартиру из четырех маленьких комнат. В прихожей соприкасались две двери с надписями О.М. Брик— Л.Ю. Брик. Их имена – Осип и Лиля – знали в Москве тогда все, причастные к власти и искусству. Третья дверь вела в столовую-гостиную. За ней в дальней комнате жил Владимир Маяковской. Все выглядело тогда, как при нем. Самовар, буфет с посудой, стол, за которым заседали по вторникам знаменитости, пили чай с вареньем, играли в карты. Маяковский был страстный игрок. Неделю в Берлине не выходил из гостиницы, резался в карты со случайным партнером, а в знак искупления вины Лиле в номер присылал по утрам цветы с вазами и в больших корзинах, с трудом проносимых в двери из соседнего цветочного магазина. В картах ему везло не больше, чем Пушкину и Достоевскому.
С Таганки, из музея, я проехал на Лубянку. Поднялся без лифта на четвертый этаж захудалого дома во дворе. За дверью под номером 12 с ручкой звонка «Прошу повернуть» оказался в прихожей коммунальной квартиры с кухонными запахами. Опечатанную, под пломбой, первую за порогом дверь мне открыли. И я попал в «комнатенку-лодочку» Маяковского. В ней он, как известно, «проплыл три тыщи дней», в ней два месяца сочинял поэму «Про это» без права видеть ту, которую увековечивал «бронзой строк». В этой комнате застрелился 14 апреля 1930 года. За другой дверью услышал стук пишущей машинки, на которой соседка печатала стихи соседа. Она рассказала, что перед самоубийством Владимир Владимирович спрашивал у нее и у всех жильцов, не должен ли кому что-либо. Вынес все скопившиеся пустые винные бутылки. Она услышала выстрел, выбежала в коридор со слесарем Николаем. Им показалось, что взорвался на кухне примус…
Над письменным столом комнаты увидел на стене фотографию Ленина, которая дала повод написать: «Двое в комнате – я и Ленин – фотографией на голой стене».
Поминаемые портрет и фотографию любимой до последнего вздоха Лили Брик не заметил ни тогда, ни сейчас, когда мне второй раз открыли дверь бывшей квартиры, ставшей государственным музеем.
Комната на Лубянке, площадью 11 квадратных метров, после переезда с Бриками в отдельную квартиру на Таганке оставалась за Маяковским, служила ему рабочим кабинетом. И местом любовных свиданий. Роковое объяснение с Вероникой Полонской произошло в «комнатенке-лодочке». Не в пустовавшей тогда квартире на Таганке. Почему? Потому что у всех троих: Володи, Лили, Оси – по давнему уговору интимная жизнь протекала за порогом общего семейного очага дома в Гендриковом переулке. В 1918 году образовался странный «треугольник», дававший стратегический простор слухам и сплетням. На Таганке под одной крышей обитали два бывших мужа Лили Брик. При этом Осип – Ося, состоял с ней в законном браке со дня венчания в 1912 году до скоропостижной смерти в 1945 году. Однако он двадцать лет с завидным постоянством и верностью жил с другой женщиной, хотя ночевать возвращался непременно в общий дом. Маяковский семь лет, до переезда в квартиру на Таганке, жил в гражданском браке с Лилей, пока она окончательно не отдалила его. Духовная близость не угасала вместе с любовью. С годами крепла. Какое решение принял «треугольник» в сложившейся ситуации? Никогда не расставаться. Разлучила их могила.