Считай звёзды

Вечер. Ужин. Говорящие между собой и смеющиеся взрослые. Сдерживая тошноту, жую кусочки мяса. Нет, еда вкусная, но меня немного мутит. Ковыряю вилкой, спиной прижимаясь к спинке стула, и сжимаю зубы, не находя себе места из-за неспособности избавиться от дерьма внутри. Поднимаю взгляд, исподлобья пялюсь на пустое место перед собой.

Где. Эта. Мразь?

Самого неприятно передергивает. Видимо, я уже настолько полон морально, что требуется срочная разрядка, а отсутствие этой крольчатины всё осложняет.

Стучу вилкой по тарелке.

Кусаю ногти.

Куда мне высирать свое психологическое дерьмо?

***

Утро следующего дня. Встаю с первым звонком будильника, а это чертово семь утра. Даже не меняю одежду, лишь накинув кофту, чтобы скрыть тело под ней. Спускаюсь вниз. Ни аромата кофе, никакой чертовой возни в ранний час. Светлое помещение кухни полно солнечных зайцев, прыгающих со стороны окна. В раковине больше посуды, некоторые цветы начали опускать головы. Никто их не поливает, значит, эта дура не выходила. Не может человек сидеть весь день в комнате, даже если сильно болен. Тем более, эта ненормальная. Она же на озере была вполне активна, так, какого хера сейчас она не выходит? Я не вынесу еще день с захламленным организмом.

Еще немного, и начну срываться на маме. Этого нельзя допускать.

Вчера чуть не послал Митчелла. Тоже не вариант. Требуется кусок крольчатины, которая повозмущается и свалит к чертям.

Стою на пороге пустой кухни, сунув дрожащие от утреннего напряжения пальцы рук в карманы штанов.

Пошло оно.

***

Еще один учебный день. Ещё один день, проведенный с полным до краев сознанием. Начинаю сомневаться в том, что вынос мозга крольчихе поможет избавиться с таким хламом, даже теряю уверенность в нужде повтора драки с Остином. Утром еще было желание, но в какой раз убеждаюсь, что кулаки никак не освобождают. Покажите мне тех идиотов, что вещают о пользе выброса адреналина? Не помогает. Совсем.

И сейчас я чувствую себя хуже, чем просто куском блевотины. Стою напротив зеркала в ванной, натягивая на влажное тело кофту. Холодный душ не помог, только усталость усиливается в разы, хотя до этого провалялся в комнате, не вставая с кровати. Глубоко дышу. Как-то мама посоветовала мне дыхательные процедуры, чтобы в нужный момент остановиться и не «наделать делов». Да, таким образом она дает общее понятия моим действиям против её «ухажеров», вот только мной движет именно желание помочь ей в определенный момент, когда мне кажется, что эти самые «ухажеры» делают что-то лишнее. Маме необходимо научиться отпираться, проблема в том, что она изначально дает им власть над собой, объясняя это тем, что «он, а он, а этот» хотя бы не бьет её. Поэтому так слежу за Митчеллом, находясь в ожидании, когда он откроет свою настоящую сторону. Режим «милого парня». Я хорошо с ним знаком.

Поднимаю глаза на зеркало. Руки сами опускаются, не справляясь с молнией. Выдыхаю. Сутулю плечи. Тяжесть. На подбородке еще виден синяк, веки опухают, скорее всего, от моего состояния, образуют мешки под глазами. Выглядит жутковато. Пускаю смешок в свой адрес. Ясное дело. Никак иначе быть не может.

Не желаю больше видеть себя, поэтому прикрываю веки. Дышу. Набираю в рот кислород. Выдыхаю через ноздри. Вдыхаю. Выдыхаю. В груди становится легче, но от мыслей меня вряд ли это спасет. Опять смотрю на себя, прямо в карие радужки глаз, хмурясь. Как давно во мне зародилось это омерзение по отношению к себе? В классе третьем?

Корчусь, отворачиваясь. Толкаю дверь рукой, но не выхожу за порог, слыша, как мама зовет Митчелла из его комнаты, а сам мужчина, по всей видимости, хотел зайти к крольчихе, поэтому отворачивается от её двери, поспешив обратно в свой кабинет: «В чём дело?..» — дальше не слушаю. Взглядом упираюсь в приоткрытую дверь комнаты девчонки, прислушиваюсь, пока медленно шагаю к себе. Никаких звуков. Свет в помещении явно выключен, хоть сейчас и девяти нет. Открываю дверь в свою комнату, решив наплевать. Всё равно моральная порка этой дуры не принесет мне выгоды. Уже слишком много мусора накоплено, придется самому разгребать. Жаль, что не удастся прямо сейчас залечь спать, конечно, нет шанса уснуть сразу, но полежать в тишине не против. Но мама готовит ужин. Не хочется, чтобы она старалась, а я потом проигнорировал её заботу, женщина опять будет переживать, что со мной что-то не так. Вынужден буду спуститься. Сидеть за одним столом с чужаками. Вталкивать в глотку еду. Давиться чувством тошноты. Слушать их разговоры. Иногда реагировать на слова матери. Мне придется. У меня нет иного выхода, кроме как вести себя «спокойно» рядом с женщиной, к которой всё больше испытываю не совсем родную любовь… Скорее, она начинает оказывать давление, хотя ничего для этого не делает. Я сам настраиваю себя подобным образом.

Мне просто хочется найти равновесие, успокоиться и прекратить уже бросаться за ней из крайности в крайность. У неё странное убеждение, что именно мужчина должен принести ей покой и радость. Но выходит наоборот. Когда женщина поймет, что… Не будет ей счастья, пока она не сможет быть счастливой наедине с собой?

Тяну дверь на себя. Не свою, а дверь в комнату крольчихи. Пошли вы все, сам не понимаю, что именно мне кажется странным в «болезни» этого куска мяса. Наверное, я хочу скорее найти подвох в Митчелле, чтобы увести отсюда мать.

Меня встречает темная комната. И пустая. То есть, нет, тут есть мебель, но самой девушки нет. Не особо хмурюсь из-за чувства усталости, но это всё равно странно. У них какое-то отдельное помещение для больных? Может, Митчелл не хочет, чтобы крольчиха заразила Лиллиан, поэтому попросил её перейти в другую комнату? Так на этаже больше нет таких. Может, спит в гостиной? Или…

Короче, плевать, но это реально странно.

***

Раз, два, три…

Момент, когда темнота настолько привычна, что при возможности включения света, ты остаешься во мраке, ощущая, как каждая клетка организма обретает равновесие. Тишина убаюкивает нервы, и сознание с успокоением обрабатывает лишь ночную пелену вокруг, больше никаких мыслей.

Четыре, пять, шесть…

Очень маленькое помещение с рыхлыми холодными стенами и деревянным стулом. Она, как комнатное растения, требующее немного комфортной темноты для своего сна.

Семь, восемь, девять…

Поверхность стен усыпана неоновыми еле горящими звёздами. Кислотно-зеленый оттенок. И она шепотом считает их, погружаясь в поверхностную дремоту. Процесс восстановления организма, тела, сознания. Вся она. Перезагрузка.

Десять…

***

Поглядываю на часы. Ужин тянется довольно долго, всё из-за бурного общения взрослых. Стучу вилкой по тарелке. Пришлось всё съесть, но вставать из-за стола пока нельзя. Обычно мать ругала за это в детстве. Неприлично и прочая хрень. Видимо, она меня неплохо воспитала, раз уж продолжаю торчать здесь, еле изолируясь от голосов. Слежу за стрелкой на часах. После перевожу косой взгляд на пустое место напротив. Затем на Митчелла, мило улыбающегося моей маме. Пускаю тихий смешок, фыркнув. Не верю. Чертов лжец. Наверное, я просто поехавший параноик, но не могу поверить его улыбке, тем более, он творит нечто странное, точнее, меня напрягает его отношение к дочери. Нет, не в том смысле. Он — отец крольчихи. И то, как он относится к ней, характеризует его настоящего. Почему мама этого не видит? Или закрывает глаза? Скорее всего, второе. Она так отчаялась, что бросается на всех, хотя с Митчеллом она пробыла в отношениях на расстоянии дольше, чем с любым мужчиной до этого.

Беру стакан с водой, поднося к губам, и, как бы, невзначай:

— А где эта… — делаю паузу, чтобы мать вздохнула с улыбкой:

— Райли. Её зовут Райли, — переглядывается со мной, а я делаю вид, что «да, точно, вот, как её зовут», и ставлю стакан на стол, глотнув воды:

— Где она? — перевожу взгляд на Митчелла, ожидая увидеть хотя бы намек на его смятение, но он продолжает спокойно жевать еду, отвечая вполне здраво: