Страница 10 из 18
Товарищ мой ушел из исповедальни глубоко взволнованный.
Я лично прошел все стадии колебаний и сомнений и в одну ночь (в 7-м классе), буквально в одну ночь пришел к окончательному и бесповоротному решению:
- Человек- существо трех измерений - не в силах осознать высшие законы бытия и творения. Отметаю звериную психологию Ветхого Завета, но всецело приемлю христианство и православие.
Словно гора свалилась с плеч!
С этим жил, с этим и кончаю лета живота своего.
ПРЕПОДАВАТЕЛИ
Кто были нашими воспитателями в школе? Перебирая в памяти ученические годы, я хочу найти положительные типы среди учительского персонала моего времени и не могу. (Один Епифанов; о нем - дальше.) Это были люди добрые или злые, знающие или незнающие, честные или корыстные, справедливые или пристрастные, но почти все - только чиновники. Отзвонить свои часы, рассказать своими словами по учебнику, задать "отсюда досюда" - и все. До наших душонок им не было никакого дела. И росли мы сами по себе, вне всякого школьного влияния. Кого воспитывала семья, а кого - и таких было не мало - исключительно своя {46} же школьная среда, у которой были свои неписанные законы морали, товарищества и отношения к старшим - несколько расходившиеся с официальными, но, право же, не всегда плохие.
Зато типов и фактов анекдотических не перечесть.
Вот учитель немецкого языка, невозможно коверкавший русскую речь. Ни мы его не понимали, ни он нас. На протяжении нескольких часов он поучал нас, что величайший поэт мира есть Клопшток. Так надоел со своим Клопштоком, что слово это стало у нас ругательной кличкой.
Сменивший его другой учитель К. был взяточником. Обращался бывало к намеченному ученику:
- Вы не успеваете в предмете. Вам необходимо брать у меня частные уроки.
Условия известны: срок - месяц; плата - 25 рублей; время занятий два-три раза в неделю по полчаса. Хороший балл в году и на экзамене обеспечен. Дешево!
С таким же предложением К. обратился как-то и ко мне. Я ответил:
- Платить нам за уроки нечем. А на тройку я знаю достаточно.
Казалось бы, в крае, подвергавшемся руссификации, преподавание русской литературы, не только с воспитательной, но, хотя бы, с пропагандной целью, должно было быть поставлено образцово. Между тем, наши учителя облекали свой предмет в такую скуку, в такую казенщину, что могли бы отбить не только у поляков, но и у нас, русских, всякую охоту к чтению, если бы не природное влечение к живому слову, если бы не внедренная в нас жажда к самообразованию.
{47} В Ловиче прикладную математику (4 предмета) преподавал В. человек больной - полупаралитик. Не то по природе, не то от болезни - злой и раздражительный. Приходил в училище редко, никогда не объяснял уроков, а только задавал и спрашивал. При этом без стеснения сыпал единицы и двойки. Наши тетрадки с домашними работами возвращались от него без каких-либо поправок, очевидно не проверенные, и только скрепленные подписью... с росчерком его жены. Начальство знало все это, но закрывало глаза - учителю нехватало двух или трех лет до полной пенсии...
Класс наш, наконец, возмутился. Решено было заявить протест, что возложено было на меня. Я, как "пифагор", подвергался меньшему риску от учительского гнева...
Когда В. вошел в класс, я обратился к нему:
- Сегодня мы отвечать не можем.
Никто нам не объяснил и мы не понимаем заданного.
В. накричал, обозвал нас дураками за то, что мы "не понимаем простых вещей", не объяснил, а стал спрашивать. Но отметок в этот день все же не поставил.
Отец одного из моих товарищей, несправедливо недопущенного к экзаменам, Нарбут подал жалобу попечителю Варшавского учебного округа, нарисовав всю картину оригинального преподавания В.
Жалоба была оставлена без последствий, но В. был отстранен от производства выпускных экзаменов, и из Варшавы был прислан для этой цели один из профессоров Варшавского университета. Но так как, паче чаяния, экзамены сошли благополучно, и В. оставили... дослуживать пенсию.
Порядок письменных экзаменов при выпуске был таков: учителя всего округа посылали секретным {48} порядком попечителю проекты экзаменационных тем (или задач) по своим предметам; попечитель избирал основную тему и запасную - для всех училищ одинаковую - и пересылал их на места в запечатанных конвертах, которые вскрывались в час экзамена. Экзаменационные работы посылались потом в округ, где, на основании их, начальство судило об успешности преподавания. Случилось так, что два года подряд выпускные работы по "приложению алгебры к геометрии" оказывались неудовлетворительными и вызывали выговоры учителю чистой математики Г. Поэтому Г. сказал одному из моих товарищей, с семьей которого он был в дружеских отношениях:
- Хотя это государственное преступление, но я дам тебе для класса проект моего задания. Под одним только условием - чтобы об этом не знал Я-ский. Я ему не доверяю.
Должен признаться, что, согласно неписаному кодексу школьной морали, эта неожиданная "помощь" была воспринята нами вовсе не как "преступление", а как средство самозащиты. Тем более, что оказана она была не "любимчикам", а всему классу. Совершенно так же школьная мораль расценивала "списывание", и подсказывание, шпаргалки и всякий другой обман учителей, если только он не шел вразрез с интересами других товарищей.
Я-ского, который жил на одной квартире со мной, обойти было, конечно, невозможно, ибо был он порядочный человек и хороший товарищ. Г. ошибался в нем. По поручению класса, мне пришлось долго повозиться с ним, чтобы, не объясняя мотивов, заставить его заняться решением этой задачи.
Но тут возник другой вопрос: имеем ли мы нравственное право воспользоваться такой льготой, если варшавские семиклассники ею не воспользуются, и {49} многие могут "срезаться"... Класс решил, что это было бы нечестно. Снарядили в Варшаву тайно посланца, который повидался там со своими приятелями - тамошними семиклассниками, взял с них ганнибалову клятву о сохранении тайны, передал им задание и благополучно вернулся.
Настал день экзамена. Нас рассадили за отдельные столики, комиссия вскрыла конверт, и учитель написал на доске текст задания.