Страница 18 из 18
Польское общество жило замкнуто и сторонилось русских. С мужскими представителями его мы встречались на нейтральной почве - в городском клубе или в ресторане, играли в карты и вместе выпивали, иногда вступали с ними в дружбу. Но домами не знакомились. Польские дамы были более нетерпимыми, чем их мужья, и эту нетерпимость могло побороть только увлечение...
Наше офицерство в отношении польского элемента держало себя весьма тактично, и каких-либо столкновений на национальной почве у нас не бывало.
Русская интеллигенция Белы была немногочисленна и состояла исключительно из служилого элемента - военного и гражданского. В этом кругу сосредотачивались все наши внешние интересы: там "бывали", {78} ссорились и мирились, дружили и расходились, ухаживали и женились.
Из года в год всё то же, всё то же. Одни и те же разговоры и шутки. Лишь два-три дома, где можно было не только повеселиться, но и поговорить на серьезные темы. Ни один лектор, ни одна порядочная труппа не забредала в нашу глушь. Словом, серенькая жизнь, маленькие интересы - "чеховские будни". Только деловые и бодрые, без уездных "гамлетов", без нытья и надрыва. Потому, вероятно, они не засасывали и вспоминаются теперь с доброй улыбкой.
В такой обстановке прошло с перерывами в общей сложности 5 лет моей жизни.
Мои два товарища, одновременно со мной вышедшие в бригаду, сделали визиты всем в городе, как тогда острили, "у кого только был звонок у подъезда". И всюду бывали. Я же предпочитал общество своих молодых товарищей. Мы собирались поочередно друг у друга, по вечерам играли в винт, умеренно пили и много пели. Во время своих собраний молодежь разрешала попутно и все "мировые вопросы", весьма, впрочем, элементарно.
Государственный строй был для офицерства фактом предопределенным, не вызывающим ни сомнений, ни разнотолков. "За веру, царя и отечество". Отечество воспринималось горячо, как весь сложившийся комплекс бытия страны и народа - без анализа, без достаточного знания его жизни. Офицерство не проявляло особенного любопытства к общественным и народным движениям и относилось с предубеждением не только к левой, но и к либеральной общественности. Левая отвечала враждебностью, либеральная - большим или меньшим отчуждением.
{79} Когда я вышел в бригаду, ею правил генерал Сафонов - один из вымиравших типов старого времени - слишком добрый, слабый и несведущий, чтобы играть руководящую роль в бригадной жизни. Но то сердечное отношение, которое установилось между офицерством и бригадным, искупало его бездеятельность, заставляя всех работать за совесть, с бескорыстным желанием не подвести бригаду и добрейшего старика. Не малое влияние на бригаду оказывал и тот боевой дух, который царил в Варшавском округе в период командования им героя русско-турецкой войны, генерала Гурко. И та любовь к своему специальному делу, которая была традицией артиллеристов и заслужила русской артиллерии высокое признание наших врагов и в японскую кампанию, и в 1-ю мировую войну, и, даже, невзирая на умерщвление духа большевиками, во 2-ю мировую...
Наконец, батареями у нас командовали две крупные личности - Гомолицкий и Амосов, по которым равнялось все и вся в бригаде. Их батареи были лучшими в артиллерийском сборе. Их любили, как лихих командиров и, одновременно, как товарищей-собутыльников, вносивших смысл в работу и веселие в пиры. Особенно молодежь, находившая у них и совет, и заступничество.
Словом, в бригаде кипела работа, выделявшая ее среди других частей артиллерийского сбора.
Но на втором году моей службы генерал Сафонов умер. Доброго старика искренно пожалели. Никто, однако, не думал, что с его смертью так резко изменится судьба бригады.
Приехал новый командир, генерал Л.
Этот человек с первых же шагов употребил все усилия, чтобы восстановить против себя всех, кого судьба привела в подчинение ему. Человек грубый {80} по природе, Л. после производства в генералы, стал еще более груб и невежлив со всеми - военными и штатскими. А к обер-офицерам относился так презрительно, что никому из нас не подавал руки. Он совершенно не интересовался нашим бытом и службою, в батареи просто не заходил, кроме дней бригадных церемоний. При этом раз - на втором году командования - он заблудился среди казарменного расположения, заставив прождать около часа всю бригаду, собранную в конном строю.
Он замкнулся совершенно в канцелярию, откуда сыпались предписания, запросы - по форме резкие и ругательные, по содержанию - обличавшие в Л. не только отжившие взгляды, но и незнание им артиллерийского дела. Сыпались ни за что на офицеров и взыскания, даже аресты на гауптвахте, чего раньше в бригаде не бывало. Словом, сверху - грубость и произвол, снизу озлобление и апатия.
И все в бригаде перевернулось.
Амосов ушел, получив бригаду, у Гомолицкого, которого Л. стал преследовать, опустились руки. Все, что было честного, дельного, на ком держалась бригада, замкнулось в себя. Началось явное разложение. Пьянство и азартный картеж, дрязги и ссоры стали явлением обычным. Многие забыли дорогу в казармы. Трагическим предостережением прозвучали три выстрела, унесшие жизни молодых наших офицеров. Эти самоубийства имели, конечно, подкладку субъективную, но, несомненно, на них повлияла обстановка выбитой из колеи бригадной жизни.
Наконец, нависшие над бригадой тучи разразились громом, который разбудил заснувшее начальство.
В бригаде появился новый батарейный командир, подполковник 3. - темная и грязная личность. Похождения его были таковы, что многие наши {81} офицеры - факт в военном быту небывалый - не отдавали чести и не подавали руки штаб-офицеру своей части. Летом в лагерном собрании 3. нанес тяжкое оскорбление всей бригаде. Тогда обер-офицеры решили собраться вместе и обсудить создавшееся положение.
Небольшими группами и поодиночке стали стекаться на берег реки Буга, на котором стоял наш лагерь, в глухое место. Я был тогда уже в Академии в Петербурге. Мне рассказывали потом участники об испытанном ими чувстве смущения в необычайной для военных людей роли "заговорщиков". На собрании установили преступления 3., и старший из присутствовавших, капитан Нечаев взял на себя большую ответственность - подать рапорт по команде от лица всех обер-офицеров (Всякое коллективное выступление считалось по военным законам преступлением.). Рапорт дошел до начальника артиллерии корпуса, который положил резолюцию о немедленном увольнении в запас подполковника 3.
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.