Страница 11 из 19
Что её головка однажды услышала, навеки в ней увязало. Также она имела большую скорость в познании людей, так что, посмотревши в глаза человеку, скоро знала, как с ним говорить и как с ним обходиться. Сначала молодёжь к богатой Носковой толпой залетала, через мать, через знакомых рекомендовали себя беспрестанно люди; но ребёнок капризный и уверенный в себе забавлялся с каждым, как кот с мышью, а в завершении царапал зубками или коготками. Затем ухажёры, жалуясь, повесив уши, шли прочь, а девушка смеялась. Эта девочка была настоящим бесёнком.
Когда кто поважней являлся в дом: пожилой человек, барон, князь, в которых не было тогда недостатка, потому что их Германия в тевтонскую гостиницу поставляла, Офка умела изменить себя, что узнать её было трудно: состроить минку, спокойно сидеть, серьёзно говорить, удерживать в себе смех, опускать глаза, так что её принимали за робкую и наивную.
Ей ничего не стоило в один час быть четырёхкратно и легкомысленной, и набожной, и шаловливой, и невинной девушкой.
Дом пани Носковой посещало множество людей, отчасти это из-за её торговли – потому что держала заморские товары, вина, специи, сахар и то, что для кухни и винных погребов было необходимо (у неё также запасы для Мальборга и других домов были сделаны) – отчасти из-за её великого гостеприимства и связей с иными странами. А когда кто хотел письма послать или приказ, либо отправить деньги, через Носкову было значительно легче и наиболее безопасно это сделать. Также сам В., казначей Ордена, часто использовал её посредничество. Вдова письмо и счёт будто бы не понимала, но память имела особенную и разум быстрый. Она сама управляла всем с помощью одного старого домочадца, который звался Вольфем, а был он человек седой, сгорбленный, и тёплой шапки из-за лысой головы никогда не снимал, даже в костёле. Кроме каменицы у рынка, имелись примымыкающие к ней большие магазины, где всегда вин, специй и всякой заморщины было полно, а бочки и бутыли стояли как броги. Там шафран, который в другом месте взвешивали щипотками, лежал камнями в магазине.
А когда Носкова принимала у себя, то не по-мещански, а почти по-княжески. Птичьего молока только не хватало. Когда приглашала гостей, должна была быть музыка и самые остроумные комические актёры из города и фигляры, и шуты, дабы развлекали компанию. В эти времена также был такой обычай и в усадьбах, что пиры, роскошные приёмы и тому подобное веселье без шутов обойтись не могли. Шутовское ремесло было таким же приличным, как и другие. Каждый город имел своих актёров, заказывал их на собрания, поил, кормил и без платы они не уходили, а часто и пожертвования вымогали у гостей. Обед без шутов вкусным и полным не был, скорее, обошёлся бы без жаркого.
На самом деле пани Барбара не устраивала часто таких дорогих приёмов, но, когда до этого доходило, люди знали, что это у неё значило.
Тогда выставляли серебро вместо олова, венецианские стёкла и самые лучшие глиняные миски – шафрана, имбиря, гвоздики не жалели, так, что на улице их было слышно. Нагретое вино с сахаром и приправами пьянило так, что душа радовалась…
Не удивительно, что о такой вдове, которая, не выходя замуж, умела со всем справляться и без чьей-нибудь помощи обходилась, ревнивые люди плели невероятные истории: она о них либо не думала, либо не заботилась о них. Говорили также разное об Офке: ни она, ни мать головы этим себе не забивали.
Только раз, когда приятель пана Шпота начал слишком язык распускать, неизвестно кто направил четырёх прислужников с палками, ночью на улице на него напали и сильно избили, повторяя: «Держи язык за зубами, если хочешь быть целым». Тех, кто были, никто потом никогда выследить не мог, а следы от ударов на спине этого друга пропали. Он должен был их пару недель смазывать, пока не зажили, и в дальнейшем, осторожный, он молчал.
Когда начали собираться на войну, конец которой всегда трудно предвидеть, осторожная пани Носкова сразу, по-видимому, свои бочонки с золотом и серебром отдала в темницу замка на хранение, потому что и у В., орденского казначея, и у комтура, недавно избранного, Иоганна фон Сайна, она была в великой милости.
Хотя комтуры в замке часто менялись, все в дальнейшем имели большое уважение у пани Носковой.
Другие сановники также, прибывая в Торунь для орденских дел, часто гостили в её доме, и в этом не было ничего удивительного, так как она кухонные и подвальные запасы импортировала, а через неё также отправлялись и деньги за границу, многие были из казначейских счетов.
Вскоре после своего приезда в замок казначей Мерхейм, оставив карету в стенах замка, сам под вечер пошёл в каменицу «Под оленем».
Неприятную и некрасивую физиономию сделала Офка, которая, по своему обыкновению, в дверях подстерегала пропрохожих, увидев его, и хлопнув в ладоши, побежала к матери. Она бросила ей только слово:
– Казначей тащится!!
Сама же как можно быстрее побежала приукраситься. Хоть крестоносец был старый, некрасивый и отвратительный, а вдобавок и монах, девушка даже перед ним хотела предстать во всей своей красе.
Мать, вскочив со стула, также пошла к зеркальцу причесать волосы, поправить жабо. Потом, достав из выдвижного ящика цепочку, надела её себе на шею. Затем села на стул с подставкой для ног и ждала его в парадной комнате.
Она могла называться парадной, потому что, действительно, была отлично убранной. Свод, изрисованный зелёными ветвями, золочёными гроздьями и фигурами святых, поднимался над комнатой, изогнутый в стройные арки. Стены покрывали узорчатые занавеси, а где их не было, стояли шкафы из дерева, искусной работы, на них кувшины и посуда серебряная, позолоченная, деревянная и каменная. Стол посередине был накрыт смирнским ковром, шкатулками из янтаря и эбенового дерева, а также разными женскими игрушечками, среди которых маленькая прялка из розового дерева стояла для наматывания шёлка или для напоминания, что комната была женской.
От свода спускался латунный паук, светящийся, изогнутый, весь украшенный цветами и ветвями.
Всюду, куда падал взгляд, что-то красивое и дорогостоящее находили глаза для радости. Сквозь открытые наполовину двери также была видна спальня с кроватью и красочными портьерами, при ней латунные миски для умывания, лейки и кружки лучшей работы.
Едва пани Носкова села, пригладив волосы и поправив цепь, когда дверь отворилась и вошёл казначей, осматриваясь вокруг. На его приветствие вдова встала с почтением и, пригласив его на своё место, сама на более низком табурете оказалась, не раньше, чем он ей его указал. Она очаровательно улыбалась омерзительному монаху, который тоже то улыбался ей, то хмурился и размышлял, словно ему нелегко было перейти к слову. Его глаза между тем бегали вокруг.
– Что же ваша милость нам принесли? – мило сказала вдова. – Мир или войну? Здесь у нас люди, что день, то говорят иначе, а имеются такие, которые клянутся, что король Ягайло уже с войсками на границе стоит.
– Не нужно ни людей пугать, ни переполохи сеять, славная пани Барбара, – отозвался монах, – а где сейчас король, мы не знаем, а что идёт к нам – это точно, война вскоре неминуема, но Орден ничего не боится. Орден – сильный!
Носкова ударила в ладоши и, с сомнением покрутя головой, немного помолчала. – Для нас война, – сказала она, – страшное слово! Для солдата – весёлое, торговцу – грозное. Что мы предпримем?
Не ответив прямо на это, казначей глазами повёл по комнате, посмотрел на спальню и переднюю.
– А где Офка? – спросил он тихо, прищуривая глаза. – Её тут нет? Потому что эта любопытная белка, готовая где-нибудь в углах спрятаться, а у нас есть с вами, моя пани, разные вещи для долгого разговора, о чём ей не обязательно знать.
Услышав это, пошла пани Носкова довольно лёгкой стопой, несмотря на полноту, осмотреть самой все углы, потому что за дочку ручатся не смела, а, вернее, могла, пожалуй, ручатся, что, когда представится возможность, устроит выходку, а когда услышит шёпот, подкрадётся и подслушает.