Синие берега

- Что ты, Сашенька, миленький...

- Отвернулась, Марийка. И чувствую, и вижу это.

- Плохо, Сашенька, чувствуешь, плохо видишь.

Саша шел не останавливаясь, нигде не сворачивая, не пригибаясь там, где разросшиеся ветви перебросились с одного ствола на ветви другого ствола, он шел прямо, будто отстранил от себя деревья и дорога свободно открывалась перед ним.

- Сашенька, смотри, глаза выцарапаешь. - Мария взяла его за руку. Поосторожней, смотри...

Несколько минут оба молчали. Мария все еще не отпускала руку Саши.

Саша, сбавляя шаг, обернулся к Марии, собрался что-то сказать.

- Скажи, Марийка, у тебя есть что с командиром? - произнес он надломленным голосом, даже перестал дышать. - Я так это... просто...

- И не так и не просто, Сашенька. - Он почувствовал, рука Марии дрогнула, пальцы разжались и выпустили его руку. - Ты хорошо относишься ко мне, оттого и спрашиваешь, а не так и не просто...

- Оттого, Марийка... - покорно согласился Саша. - А не ответила.

Саша ждал, что она скажет. Она молчала.

- Есть, - сказала одними губами, но Саша отчетливо слышал ее слова. И не знаю, с чего взялось это. И ты ведь не знаешь, с чего берется такое?..

Саша молчал.

Словно что-то тяжелое внезапно обрушилось на обоих.

Мария уловила, теперь шел Саша ссутулившись, каким-то задыхающимся шагом, как недавно в сторожку шел. Сердце сжалось у нее, даже слезы, чувствовала, выступили на глазах.

- Сашенька... - ласково провела рукой по его плечу. Плечо не отозвалось на ласку, по-прежнему ссутуленное, опущенное, оно, должно быть, и не чувствовало ее руки. - Сашенька...

Она поняла, что и без него, без нескладно длинного, белобрысого, с золотыми пылинками веснушек на лице, не может, он вошел в ее сознание своим душевным спокойствием, безропотным мужеством своим, своим пониманием долга, когда готов все, если нужно, отдать, все, даже жизнь.

- Сашенька, миленький... Я и тебя люблю. По-другому, а люблю. Сашенька...

- По-другому? - прозвучало глуховато. - Как это - по-другому?..

Он не мог видеть, что Мария отвела глаза и взгляд ее был взволнованный, неопределенный.

- Как это - по-другому?.. - негромко настаивал он.

- Сама не знаю... - потерянно сказала Мария. - Я все понимаю, все понимаю, и ничего не могу поделать. Ты хороший, такой настоящий, добрый такой... Родной такой... И все-таки ничего не могу поделать! Сашенька, миленький, помоги мне... То, что происходит во мне, я не могу разделить, как дядь-Данила горбушку хлеба: вот это - тебе, а это - Андрею. Пойми, Сашенька... Я тебя тоже люблю. Ты всегда, всегда будешь с нами, со мной, с Андреем...

Теперь говорила она, не останавливаясь, словно боялась, что пауза собьет ее мысли. Но боялась она не этого, боялась, что заговорит Саша.

А когда наступила пауза, Саша продолжал молчать.

- Боже мой, Сашенька... - заговорила снова прерывающимся голосом. Сашенька...

Что еще сказать? Она горестно не представляла этого. Как и Саша только что, она не замечала своего движения по ночному лесу, не загораживала глаз, не оберегала лицо от втыкавшихся в щеки сучьев.

- Сашенька, Сашенька, пойми, ты ближе мне, чем все друзья детства, чем все, с которыми дружила с первого класса до десятого. Ты навсегда. И лес, где ты с Данилой нашел меня, переправа, болото и все другое навсегда. Сашенька, ты на всю жизнь. Несмотря ни на что!

- Несмотря ни на что? Как это?..

Она не узнавала Сашу, молчаливого Сашу. Действительно, потрясения меняют человека, делают его иным. Разве она не стала иной за эти дни? Разве ей сейчас не удивились бы папа, Полина Ильинична, дядя Федя Федор Иванович?

- Сашенька, не надо, не надо больше, - попросила она. - Не мучь ни себя, ни меня. Хорошо? Обещай, Сашенька!

Мария в первую минуту и не заметила, что рука Саши подхватила ее, поддерживая, чтоб не споткнулась, не упала, он сделал быстрый шаг. Подчиняясь ему, Мария тоже пошла быстрее. Саша ступал, ступал и с каждым разом шаг становился тверже, словно новое испытание, обрушившееся на него, придало ему силу, без которой терпение невозможно.

Ночь стала ослабевать, но свету еще не поддавалась.

- Ну, герои, - окликнул Андрей Марию и Сашу. - Что нос повесили? Живы пока. И живы будем, - поспешил добавить.

В лицо, почувствовал он, дунул влажный ветер, это роса, - прикрыл он веки.

Потом проступил свет, тусклый, неровный, земля отделялась от неба, и воздух постепенно становился утренним.

Они выбрались из темноты.

Мария увидела: Саша осунулся, щеки побледнели, и веснушки на них побледнели, глаза опущены, словно ни на что смотреть не хотели.

- Сашенька, давай бинт поправлю. Сполз с головы. Сменить надо. Остановимся вот, перевяжу.

"Бинт, она говорит? Какой бинт?" Саша вспомнил: рана на голове. Ему казалось, что сказал что-то, но на самом деле молчал, не мог и слова произнести. Напряженно смотрел он ей в глаза, словно надеялся прочесть в них не то, что услышал, когда было темно. Не верилось, что было это полчаса, час назад. Давно это было, так давно, что все в голове перепуталось и ничего подобного она не говорила. Когда жизнь в опасности и каждую минуту подступает смерть и надо как-то обходить ее, мало ли что примерещится. Он смотрел Марии в глаза и искал подтверждение мелькнувшей надежде. Но увидел в ее глазах лишь полное изнеможение, залегшую печаль и по слезинке в каждом, оставшейся в них с ночи.

- Не задерживаться! Не отставать! - торопил Андрей. - Видно уже...

Слух уловил отдаленное движение воды. Рота подходила к речке. Невысокая у берега, вода стучала по раскиданным и выпиравшим наружу камням. Она откатывалась и возвращалась, и стучала и стучала по камням. Ветер, пробившийся сквозь заросли, падал на воду, и мелкие рябинки торопливо отходили к противоположному берегу, оставляя за собой сероватую гладь.

С моста был сорван настил. Развороченные доски и балки уже не существующей переправы бессмысленно торчали то тут, то там. Мост уже не соединял берега.

С реки тянуло прохладой и пахло илом, рыбой. Наклонившаяся над рекой ива раскинула свои тонкие ветви, и самые длинные из них касались воды, и вода текла под ними, и ветки чертили узкую дорожку на ее серебристой поверхности. Андрей растерянно смотрел на иву, на камни у берега, на мертвые балки там, где был мост. Где ж перейти ее, речку? Не через каждый же километр переправы? Он выругался от досады. Как бы поступил комбат? подумалось. В самом деле? А он сказал бы одно слово: двинулись. И пошли бы, и пошли бы... Еще как бы пошли! И не потому, что сказал это комбат. Потому что, значит, и нельзя иначе.

- Двинулись! - приказал Андрей. - Сначала Шишарев... и Тиша.

Валерик поспешил за ним.

- Куда? - остановил его Андрей. - Отыщу брод, тогда. А пока пойдут те, кому приказал. Назад!

- Не имею права. Без вас, товарищ лейтенант, - решительно дернул Валерик головой.

Но Андрей уже был в реке.

- Валерик, не менее десяти шагов сзади меня. Слышишь?

Валерику было трудно ответить: он захлебывался.

В реку вступили Шишарев и Тишка-мокрые-штаны.

Семен следил, как двигались Андрей и Валерик за ним, и Шишарев, и Тишка-мокрые-штаны, Андрей - высокий - был в воде уже по грудь, он остановился. Позади, метрах в пятнадцати, тоже по грудь, остановился и Валерик. Потом Андрей взял влево, все равно, глубоко, взял вправо, глубоко, глубоко. Он, должно быть, раздумывал, что делать.

- Лейтенант, - крикнул Семен. - Давай назад. Назад, и пробуй влево-вправо! Влево-вправо...

Андрей повернул обратно. Держа, как и Андрей, оружие над головой, шел, теперь впереди, Валерик. Поравнялись с Шишаревым и Тишкой-мокрые-штаны.

И Андрей снова подался влево, прошел немного. Опять по грудь. Отступил. И вправо. Еще глубже. Вернулся. Что же делать? Взял в сторону, двинулся прямо. Шаг. Шаг. Шаг. Шаг. Шаг... Вода только по пояс, только по пояс. Выше не поднималась. Кажется, набрел. Кажется, набрел, - охватила его радость. - Кажется, набрел! Он почувствовал под ногами камни. И уверенно направился к противоположному берегу.