Синие берега

- Раненых в середину. Не задерживаться! - требовательно торопил он. За мной марш!

Он слышал: бойцы ступали справа, слева, сзади. Грузный, спотыкающийся, трудный топот.

Ракеты ударили в небо. Уйти б от света!.. Сникнуть, пропасть, раствориться. Меж сосен виднелся берег, который рота только что покинула, и широкая полоса взлохмаченной воды виднелась. Оттуда, с берега, все еще вели огонь. По ним. Откос и река не спускали с них глаз. "Никак не оторваться, - волновался Андрей. - Никак от опасности не отойти!" Быстрее... Подальше... Подальше от берега! Подальше в ночь...

- Взять правее!

Андрей резко рубанул рукой в воздухе, как бы отделял себя от стрелявшего берега, от всего, что было там. Перед глазами, высветленный ракетами, выступил навстречу лес, черный, как уголь.

Шли торопливо, почти бежали. И где силы брались так быстро двигаться. Андрей отчетливо слышал топот ног и старался сообразить, сколько их, бойцов, и не смог. Десять? Двадцать? Больше?.. Меньше?.. В падавшем с правого берега молочном свете ракет сквозила среди тесных сосен путаница прогалков, и в прогалках перемешались тени людей и сосен, и нельзя было уловить, какую тень отбросил человек и какую сосна. В глазах все мелькало, прыгало, и низкие кудлатые сосны могли тоже казаться ступавшими бойцами. "Все-таки спаслись... Десять там, двадцать... или сколько, а спаслись... Раненые, правда. Рана, что ж, рана не смерть... - Он облизнул сухие губы. - Что с Рябовым? И с Полянцевым что? И с Антоновым? На привале разберемся".

Ракеты стихали, и постепенно берег, река отступали. На землю вернулся мрак ночи. Черна и пуста ночная земля, ничего на ней. Ни лиц, ни фигур. И себя не видел Андрей, он слился с темнотой, с ночью. Только ощущение тяжести в ногах напоминало ему, что он есть. Он есть, и надо терпеть и мрак этот, и ставшее уже непосильным движение. Голова тупо клонилась вперед, и, как бы спохватываясь, он судорожно выпрямлялся. Сил не было ступать дальше.

Намокшая одежда тяжело висела на нем. В сапогах полно воды. Сбросить бы сапоги, вылить согревшуюся воду. С мокрых волос, прилипших ко лбу, на лицо спадали холодные капли. Две-три минуты побыть бы дома! Всего две-три минуты, и можно дальше жить. В мыслях сейчас он так близок к дому, что вот сделает шаг, другой, и рука возьмется за дверную скобу...

Андрей успокоился, опасности, кажется, уже не было.

Сегодня по-настоящему узнал он, что такое жизнь. Прекрасна жизнь!.. В эти месяцы, в минувшую ночь смог он убедиться в этом. Испытав столько, у него есть с чем сравнить прекрасную жизнь. Жизнь в самом деле прекрасна, если не обрывается, когда под огнем бежишь по откосу вниз, когда не жмешься под огнем к плоту, весь в страхе, который взяло на себя сердце, и выдержало. И что бы ни произошло, что бы ни случилось, как бы, казалось, ни складывалась безвыходно обстановка, надо воевать, - понимал Андрей, иначе ее растопчут, эту жизнь. Солдат, потерявший веру в победу, уже не солдат. На войне боль, страдание не надламывают человека окончательно, наоборот, вынуждают собрать оставшиеся силы и действовать. И действовать! Андрей готов был действовать.

Он знал, что нужно делать дальше. Нужно добраться до высоты сто восемьдесят три, это километров двадцать - тридцать, а то и пятьдесят, смотря по тому, как придется идти, дорогой, или в обход, лесом, или вброд через речки, или еще черт знает как...

В темноте столько дорог, но как найти одну, нужную? Надо торопиться, надо торопиться. Солдат знает, ноги - самый совершенный механизм человека. И он доберется, куда держит путь. Светало б... Тогда и карта и ориентиры в помощь. "По времени уже утро, - подумал Андрей, - а света еще нет". И тут же испугался мысли о рассвете. В эту минуту он больше всего боялся рассвета. "Отойти бы подальше..."

Та-та-та-та... - снова оттуда, с берега. - Та-та-та... - с берега, с берега. "А может, уже с реки? Может, немцы уже навели переправу и вот-вот настигнут нас? Неужели после того, как перетерпели столько, - накроет?" Несправедливо. Даже на войне.

- Куда держать? - безразличным, сонным голосом спросил кто-то, ступавший впереди.

- Держи правее, - сказал Андрей спине спросившего, - к лесу. Понял?

Но спина ничего не слышала, она спала, согнувшись под тяжестью склонившейся на грудь головы, спала и двигалась.

В оранжевом тумане возникал ломаный силуэт переправы, будто подошла близко и, колыхаясь, остановилась, над ней клубился рыжий дым. Андрей почувствовал удушливый горький запах. На самом деле никакого оранжевого тумана не было, и дыма не было, и обломков моста он не видел, потому что все это находилось за спиной, а смотрел он перед собой, туда, куда двигался. Просто переправа не выходила из головы. Почудилось, что и сейчас слышал он взрывы, доносившиеся оттуда, где был мост. Не так, правда, чтоб сильные взрывы. А танка два-три грохнулись, точно, - кивнул утвердительно. К мысли этой, почти счастливой, примешивалась глухая тревога, она все время следовала за ним. - Семен... Володя Яковлев... Смогли выбраться?..

Возможно, и не выбрались, - мучительно подумал Андрей. Со всей определенностью он представил себе Семена, костлявого, с впалой грудью, лежащим на берегу, у переправы, с головой, размозженной танком, представил Володю Яковлева, рядом с Семеном, тоже убитым, и поверил, что так это и есть. И о пулеметчиках, о Капитонове, Абрамове Косте, Иванове, прикрывавших отход роты, думал, о всех, навсегда оставшихся на том берегу, думал. В сердце вошла боль, долгая. "Солдат - самый честный человек на свете. И самый святой. Каждую минуту готов он отдать то, чего никто другой не отдаст, - жизнь. Это не так мало, Семен, а?" Он по-прежнему чувствовал Семена возле себя. Но Семена не было. Совсем не было.

Показалось, что без Семена, без политрука Семена уже не сможет, особенно теперь, когда все так неясно и нужен товарищ, способный убрать сомненья, если они появятся.

Андрей трудно шагал. Наболевшее тело опало, только ноги пока не уступали сну. Еще километр, может быть полтора, и начнется день, и можно будет свалиться и уснуть.

Река осталась там, слева, ее уже почти не слышно.

2

Сквозь угасавшую темноту стал пробиваться еще невнятный свет. Ночь отходила в сторону правого берега, там по-прежнему все тонуло во мраке. А здесь, в восточной стороне, ранний свет медленно оживавшего неба ложился на землю, как бы вырывая ее из небытия. Свет все привел в движение: постепенно поднимались деревья, кусты, вырастала трава.

Вдалеке виднелся зеленый воздух леса. Андрей ощутил его запах - это был запах надежды: лес, слава богу, лес! Уже отчетливо слышался мерный шум вершин.

Рота вступала в лес. Предутренний ветер влетел в гущину деревьев, затаился, опять вырвался на волю. Деревья тронулись. Шум от осин перешел к березам, потом к елям, потом - к дубам, много здесь дубов, старых, с густой тяжелой листвой. Острее стало пахнуть травой. Птицы, невидимые, заерзали где-то. Лес наполнялся утром.

Перед солнцем небо чуть-чуть голубоватое; сейчас небо было каким-то потушенным, пепельным. Оно сверкнуло, когда в прогале, в самом низу леса, прорезалась красная дуга солнца. Первая весточка жизни, пришедшая из-за горизонта, с той стороны, откуда появляется утро. Деревья, кусты, трава, только что еще казавшиеся зыбкими, почти невесомыми, обретали точные формы и плотность, будто свет наливал их живой тяжестью. На сапогах блестели синие капли росы, они становились розовыми, сверкнув, скатывались вниз и пропадали.

Потом солнце, уже в полный круг, плавно поднялось вверх. Земля яснела, яснела и становилась такой же ясной, как и небо, в котором виднелось накрытое облачком начинавшееся солнце. Будто ничего не случилось, утро такое яркое и зеленое: вокруг трава, трава, купы деревьев.

Сознание, что минувшая ночь позади, вливало силы. Самое главное сейчас - добраться до высоты сто восемьдесят три, - размышлял Андрей. - И все станет проще и легче: рядом будет комбат. Мысль эта подталкивала Андрея, торопила. К ночи, пусть к следующему утру, он достигнет цели. Он уже видел перед собой и высоту, и комбата, сухощавого, седого, с невыспавшимися глазами, вот такого, как вчера возле землянки над высоким берегом реки.