Синие берега

Рупором приставил ладони ко рту:

- Подтя-ги-вайсь! - Андрей удивился собственному голосу: нетвердый какой-то, словно не командир он роты, а еще студент педагогического института, и не приказывает, а просит. "От усталости это, от напряжения, ничего, ничего, выровняется все".

Валерик, ни на шаг от него не отступавший, заметил состояние Андрея и, как бы помогая ему, выпалил:

- Подтягива-а-айсь!..

Андрей вдруг понял, что присутствие Валерика радовало его, словно не мыслил себя без него. С минуту неотрывно смотрел на Валерика. На поникшем плече неловко висела винтовка на брезентовом ремне, за спиной топорщился тугой вещевой мешок, на боку набитая чем-то противогазная сумка. Андрей вспомнил: в этот мешок упирался он на плоту, на этой сумке примостилась его голова. Ноги Валерика чуть не до колен покрыты травой, и потому выглядел он совсем маленьким. Лицо стянутое, зеленоватое, точно это отражение травы на нем. Лоб, щеки мокрые, в каплях, казалось, то еще не высохла речная вода.

Андрей поравнялся с понуро двигавшимся Петрусем Бульбой и представил себе его и Валерика снова на плоту: "Раз!.. Раз!.." И пулеметные очереди в них, и минометы в них, а они склоняли голову, только когда отталкивали шест: "Раз!.. Раз!.."

Потом увидел Марию с санитарной сумкой и вспомнил: плечо. "Ерунда". Он ощутил повязку, охватывавшую плечо. И странно, повязка, показалось, сделала неуклюжим все тело. А лишь несколько витков бинта, пропитавшегося кровью. Размотал, бросил. Мария шла рядом с Сашей, с прихрамывавшим Данилой. Измученные, тусклые у нее глаза, бледные щеки, посинелые губы. "А впереди сколько еще, - подумал. - Разве девчонке преодолеть беды войны?" Он снова подосадовал, что судьба подкинула лишнюю заботу, девчонку эту.

Из-за широкой ели возник Семен. Семен?.. Во рту - папироса, он пошарил в карманах, спичек не нашел, и папироса торчала в зубах незажженная. Андрей оторопело смотрел на него, он не мог освободиться от ощущения утраты, с которой было уже примирился, как примиряются со всем на войне. Он же ясно видел его с раздавленной головой у переправы. Он смотрел на Семена и хотел добраться до того мгновенья, когда увидел его мертвым, и сбивчиво соображал, как это было, и начал сомневаться, было ли то мгновенье. Действия, обстоятельства, бывшее и небышнее смешалось, переплелось, и не отделить правду от вымысла, слишком сильно напряжение, слишком обыденной стала смерть, и так быстро все происходит, и не успеть разобраться, что уже произошло и что еще не случилось. Семен жив... Андрей с минуту привыкал к этой мысли.

- Семен! Семен!..

На лице Семена выступала густая щетина, в нее набилась грязь, и оттого лицо казалось совсем исхудалым. Удивительно, как может так исхудать лицо и остаться живым!

- Я... - хрипло откликнулся Семен.

- А Володя? Володя?..

Семен опустил голову.

Оба молчали.

На войне убивают. Конечно. В лучшем случае, ранят. И все равно, быть не может, что Володя Яковлев убит. Часа два назад Андрей приказывал ему: "Володя, рви!" Показалось, что и сейчас еще оттуда, где был мост, доносился запах дыма и взрывчатки, напоминая, что дело сделано. Но Володи нет. И никогда не будет... Андрей понимает это, понимает и - не верит. В такое долго не верится. Каждый раз, когда погибал кто-нибудь, с кем еще утром, днем, вечером Андрей виделся, он не мог взять в толк, что это навсегда, насовсем. И ждал, что тот появится в ближайшем лесу или на поляне за лесом или пришлет треугольник из госпиталя.

Андрей продолжал стоять, как бы ожидая, что из-за той же ели, откуда вышел Семен, выйдет и Володя Яковлев.

То тут, то там из кустов выступали бойцы. Вон показался Шишарев, он вел под руку Рябова, приноравливая свои шаги к его неровному шагу.

Андрей подошел к ним. Семен тоже.

- Обойдется, думаю, - предупредил Рябов их вопрос. - В бедро дважды садануло. Никакого нерва, думаю, в ноге не перебило. Обойдется, думаю.

"Слава богу, хоть жив", - вздохнул Андрей.

Он услышал голоса.

От деревьев отделились Сянский с мешковатым Тишкой-мокрые-штаны. Спотыкаясь и там, где были песок и трава, несли они на плащ-палатке Антонова.

И Вано увидел Андрей. Ни каски, ни пилотки на голове, свалявшиеся в жгуты волосы какие-то пепельные, серые, возможно седые. Он поддерживал Полянцева. Вано замедлил шаг, Полянцев тоже замедлил шаг. Потом Вано пошел быстрее, и Полянцев пошел быстрее, осторожно шаркая ногами, должно быть, всюду казались ему препятствия.

Пустыми впадинами, вместо глаз, смотрел Полянцев в пространство. В полуулыбке чуть разомкнуты губы: наверное, со всей ясностью представлял он себе зеленую красоту леса, синий покой неба, золото утра, сыплющееся на землю: нельзя же все это забыть за одну ночь!..

"Ему уже никто не сможет помочь, - подумал Андрей о Полянцеве. Доберется до госпиталя и выкарабкается наружу, туда, в жизнь. В жизнь. Но что она ему теперь? Война все время будет с ним".

- Садись, Полянцев, передохнем, да? - попросил Вано и помог Полянцеву опуститься на траву, видел Андрей.

- Сядем, - откликнулся Полянцев. Он протянул руку, отыскивая руку Вано, нашел, сжал ее. - Ты же не бросишь меня, Вано?

- Ты дурак, Полянцев, - сердито сплюнул Вано. - Ты плохой человек, Полянцев. Ты нечестно думаешь о товарищах, Полянцев. Ты не должен думать так, слушай, - укоризненно говорил он. Помолчал. - Ты хороший человек, Полянцев, ты пойдешь с нами дальше. Держись, да?

Полянцев приподнял голову.

- Утро сейчас или ночь, Вано? На моих щеках, на руках моих чувствую солнце.

- Утро, Полянцев, очень хорошее утро, Полянцев. Понимаешь, да? Мы уцелели, слушай, понимаешь, да?..

Полянцев глубоко втянул носом пахнувший терпкой хвоей воздух, задержал в себе и не спеша выпустил. Неторопливо повернул лицо вправо, влево, будто искал чего-то и не находил. Он вслушивался в птичий пересвист, в шорох бежавшей к нему под ветром травы. Но лицо было каменным, ничего не выражало.

- Попить бы, Вано...

Вано отцепил от ремня флягу, приставил ко рту Полянцева, тот обеими руками обхватил ее и долгими глотками пил. Потом оторвал флягу от губ.

- Будем живы, хрен помрем, да, Полянцев? - Вано хотелось как-то утешить его.

Полянцев молчал, как бы не слышал его.

- Знаешь, Вано... - Смутное движение тронуло лицо Полянцева, словно он старался что-то постичь и это не получалось. - Все давит на меня, сверху, снизу, с боков. Давит... - Он протянул перед собой ладонь, точно отодвигал от себя то, что давило, и видно было, у него дрожали пальцы. Вроде бы все вижу, но как в тумане. Где-то очень далеко. И никак не приближается. - Он вытянул шею и опять повернул лицо в одну сторону, в другую - надеялся, возможно, все-таки увидеть что-нибудь.

- Ничего, Полянцев. Глаза твои, слушай, приведут в порядок. А нет, зачем доктора, да?

Полянцев развел руками: только на то и надежда. Руки сказали свое и опустились. Безмолвные и как бы лишние, они легли на колени. Пустые глазницы Полянцева устремлены на Вано: будто смотрели друг другу в глаза.

Андрей уже не слушал Полянцева, Вано. Он провел рукой по лбу, будто снимал что-то мешающее, неприятное.

Ель впереди заметно шевельнулась, и глаз его и губ коснулся хвойный осенний ветер. "Как Вано сказал? Очень хорошее утро, мы уцелели". Андрей вздохнул, и сам не понял, то ли счастлив, что уцелел, то ли предвидел что-то такое, еще более невозможное, чем минувшая ночь. Так или иначе теперь появятся надежды, новые надежды, и как бы далеко они ни уходили, у них есть основание. Он ведь должен был, не мог не погибнуть, такая это была ночь, такая это была ночь, - она не щадила, она убивала. "Я не убит потому, что немцам не хватало еще одного патрона. И потому, что мне повезло... - Он чувствовал, что улыбался. Как бы спохватился, покачал головой: - Не всегда же у противника будет не хватать патрона, и не всегда же человеку везет. Особенно на войне". - Но продолжал улыбаться. Он все-таки жив, сейчас вот, они тоже живы, те, кого миновали пули и мины. Силы вернулись к нему. И снова та же мысль: "Сколько ж нас спаслось? Ну мы с Валериком и Петрусем Бульбой, Мария с Данилой и Сашей, Семен вон с Рябовым, с Шишаревым. Девятеро. Тишка-мокрые-штаны, Сянский, Антонов. Двенадцать. Да Вано с Полянцевым, четырнадцать..."