Страница 10 из 18
— Оставим что-нибудь на завтра? — спрашиваю я.
— Нет, давай доедим все. Мясо и так уже давно лежит, не хватало нам еще отравиться.
Китнисс делит еду на две равные части. Мы стараемся есть медленнее и все равно управляемся за две минуты. Желудок недовольно ворчит.
— Завтра идем на охоту, — говорит она.
— От меня толку мало, — отвечаю честно. — Я никогда раньше не охотился.
— Я буду убивать, а ты готовить. Еще ты можешь нарвать зелени и ягод.
— Хорошо бы тут рос какой-нибудь хлебный кустарник.
— Тот хлеб, что мне прислали из Дистрикта-11, был еще теплым, — вздыхает напарница. — На, пожуй. — она протягивает мне пару листиков мяты, от которых желудок перестает ворчать.
Из-за дождя трудно даже разглядеть изображение в небе, но одно ясно: сегодня все целы. Значит, Катон и Цеп еще не встретились.
— А куда ушел Цеп? Что там, на той стороне арены? — спрашивает Китнисс.
— Поле. Трава мне по плечи, и нигде ни тропинки. Целое разноцветное море. Может, там и съедобные злаки есть.
— Уверена, что есть. И Цеп знает, как их отличить. Вы туда ходили?
— Нет. В траву никто не хотел соваться. Жутко. Мало ли что… Вдруг там змеи, или бешеные звери, или трясина.
— Вот на том поле, должно быть, и хлебные кусты растут, — говорит Китнисс мечтаюшим голосом. — Что-что, а на голодающего Цеп совсем не похож. Наоборот, отъелся.
— Или у него очень щедрые спонсоры. Я уж и не знаю, чем заслужить, чтобы Хеймитч нам хоть хлеба прислал. — я слегка расстроен, что не могу нам помочь.
Напарница удивленно поднимает брови. Она берет мою руку и говорит:
— Наверное, он сильно поиздержался, помогая мне усыпить тебя.
— Кстати, — говорю я, переплетая наши пальцы. — Не вздумай устроить что-нибудь подобное еще раз. — я сержусь на нее за её безрассудство.
— А то что будет? — она играет со мной?
— А то…, а то… — я не знаю, что сказать. — Вот подожди только, придумаю.
— В чем проблема?
— В том, что мы оба живы. Поэтому тебе кажется, что ты поступила правильно.
— Я действительно поступила правильно.
— Нет! Не делай так, Китнисс! — я крепко сжал её ладонь, и в моем голосе слышен неподдельный гнев. — Не умирай ради меня. Я этого не хочу. Ясно?
Она продолжает в том же духе:
— А может, я сделала это ради себя. Тебе не приходило в голову? Может, не ты один… кто беспокоится… кто боится…- она запинается. Мое сердце волнительно забилось. Почему она медлит?
Я не выдерживаю тишины:
— Боится чего, Китнисс? — тихо спрашиваю я.
— Хеймитч просил меня не касаться этой тем. — уклончиво говорит она.
Меня непросто сбить с толку.
— Тогда мне придется догадываться самому, — говорю я, придвигаясь ближе.
Впервые мы целуемся по-настоящему. Никто из нас не мучается от боли, не обессилен и не лежит без сознания; наши губы не горят от лихорадки и не немеют от холода.
Я замечаю красное пятно на бинту Китнисс:
— Кажется, у тебя опять кровь. Иди ложись. И вообще уже спать пора.
Китнисс заставляет меня надеть куртку. Холод пробирает насквозь. Настаивает, что будет дежурить первой, хотя ни она, ни я нe ожидаем, что кто-то явится в такую погоду. Я соглашаюсь при условии, что она тоже залезет спальный мешок.
На следующий день с погодой все так же. Ливень не прекращается ни на минуту, как будто распорядители всерьез задумали нас утопить. От раскатов грома трясется земля. Я собираюсь пойти искать еду, но Китнисс отговаривает: сейчас ничего дальше своего носа не увидишь, только вымокнешь до нитки. Я и сам это понимаю, просто от голода уже хоть на стену лезь.
Еще один день клонится к вечеру, и никаких признаков перемены погоды. Хеймитч — наша единственная надежда, а он не дает о себе знать. Голодные, ослабевшие, почти не двигаемся, стараясь не потревожить раны. Сидим, укутавшись в спальный мешок, тесно прижавшись друг к другу — ясно, что не из-за большой любви, а из-за холода. Бывает, задремлем для разнообразия.
— Слушай, Пит, на интервью ты сказал, что любил меня всегда. А когда началось это «всегда»?
— Э-э, дай подумать. Кажется, с первого дня в школе. Нам было пять лет. На тебе было красное в клетку платье, и на голове две косички, а не одна, как сейчас. Отец показал мне тебя, когда мы стояли во дворе.
— Показал отец? Почему?
— Он сказал: «Видишь ту девочку? Я хотел жениться на ее маме, но она сбежала с шахтером».
— Да ну, ты все выдумываешь!
— Вовсе нет. Так и было. Я еще спросил отца, зачем она убежала с шахтером, если могла выйти за тебя? А отец ответил: «Потому что когда он поет, даже птицы замолкают и слушают».
— Это правда. Про птиц. Точнее, было правдой, — ошарашенно говорит она.
— А потом, в тот же день, на уроке музыки учительница спросила, кто знает «Песнь долины», и ты сразу подняла руку. Учительница поставила тебя на стульчик и попросила спеть. И я готов поклясться, что все птицы за окном умолкли, пока ты пела. — мысленно передо мной девочка с двумя косичками. Я всё помню. Тебя невозможно забыть.
— Да ладно, перестань, — говорит она, смеясь.
— Нет, это так. И когда ты закончила, я уже знал, что буду любить тебя до конца жизни… А следующие одиннадцать лет я собирался с духом, чтобы заговорить с тобой.- потому что я был глупым дураком. И рядом с тобой всегда Гейл. Точно я только сейчас вспоминаю он нем. Что он скажет Китнисс? Не дай бог он её обидит.
— Так и не собрался, — тихо говорит Китнисс.
— Не собрался. Можно сказать, мне крупно повезло, что на Жатве вытащили мое имя.- и я бы умер, не узнав какие твои губы на вкус.
— У тебя… очень хорошая память, — говорит она, запинаясь.
— Я помню все, что связано с тобой, — отвечаю я, убирая ей за ухо выбившуюся прядь. — Это ты никогда не обращала на меня внимания.
— Зато теперь обращаю.
— Ну, здесь-то у меня мало конкурентов.- наверное это звучит иронично.
— У тебя везде мало конкурентов.- а Гейл? Слабо в это верю, но не подаю вида.
Наши губы едва касаются, когда глухой звук снаружи пещеры заставляет нас вздрогнуть от испуга. Я смотрю сквозь щель между камнями и радостно вскрикиваю. В следующую минуту я уже стою под дождем. Серебряный парашют с корзиной! Внутри — мы даже не мечтали о таком — свежие булочки, козий сыр, яблоки и, самое главное, большая миска тушеной баранины с диким рисом. Я вползаю обратно в пещеру, мое лицо сияет.
— Наверное, Хеймитчу надоело смотреть, как мы умираем с голоду.
— Наверное, — соглашается она.
========== Глава 8. ==========
Китнисс так и подмывает влезть руками в миску бараниной. Я её останавливаю:
— С рагу лучше не торопиться. Помнишь нашу первую ночь в поезде? Я тогда наелся жирного, и те было плохо, а ведь перед этим я даже не голодал, как теперь.
— Ты прав. А так хочется проглотить все одним махом! — говорит она с сожалением.
Ничего не поделаешь. Мы с Китнисс ведем себя на зависть благоразумно: каждый съедает булочку, половину яблока и крохотную, размером с яйцо, порцию баранины с рисом. Китнисс с вожделением смотрит на миску.
— Хочу еще.
— Я тоже. Давай так. Потерпим часок и, если к тому времени нас не начнет мутить, съедим еще, — предлагаю я. Не хочу, чтобы нас сташнило.
— Идет, —соглашается она. —Но час будет очень долгим.
— Может быть и не очень, — говорю я, подмигивая. — Что ты там говорила перед тем, как прислали еду? Что-то обо мне… нет конкурентов… самое лучшее в твоей жизни.
— Насчет последнего не помню, — говорит она и отворачивается, смущаясь.
— Ах да. Это я сам об этом думал… Подвинься, я замерз.
Китнисс двигается, чтобы я мог залезть вместе со ней в мешок. Мы прислоняемся к стене пещеры, я обнимаю её, а она кладет голову мне на плечо.
— Значит, с пяти лет ты совсем не обращал внимания на других девочек? — спрашивает Китнисс.
— Ничего подобного. Я обращал внимание на всех девочек. Просто для меня ты всегда была самой лучшей. — и я не смог быть не с одной из них.