Страница 18 из 18
— Китнисс, я понимаю, что тебе тяжело, но я все-таки должен спросить. Когда ты вытащила ягоды… о чем ты думала в тот момент?
Она отвечает едва слышно: — Я не знаю… я просто… не могла себе представить, как буду жить без него,
— Пит? Хочешь что-нибудь добавить?
— Нет. Я могу только повторить то же самое.
Цезарь прощается с телезрителями, и камеры выключают. Слышны смех и слезы, поздравления.
Я возвращаюсь в свою комнату, чтобы собраться к отъезду, но из вещей у меня ничего нет. Нас везут по улицам Капитолия в машине с затемненными окнами. На станции уже стоит поезд. Мы наскоро прощаемся с Цинной и Порцией; через несколько месяцев нам предстоит встретиться снова: мы вместе будем совершать тур победителей по всем дистриктам. Так Капитолий напоминает народу, что Голодные игры по-настоящему никогда не заканчиваются. Нам выдадут кучу никому не нужных почетных значков, и все будут притворяться, как нас любят.
Поезд трогается, мы погружаемся в темноту туннеля, затем выныриваем на свет. Впервые со времени Жатвы я дышу воздухом свободы. Эффи сопровождает нас обратно, Хеймитч, разумеется, тоже. Мы плотно обедаем и молча смотрим по телевизору повтор интервью. Теперь, когда Капитолий с каждой секундой становится все дальше и дальше, я снова начинаю думать о доме. Что будет с нами? Как мы станем жить? Китнисс превратилась в саму себя. Китнисс Эвердин. Девчонку из Шлака, которая охотится в лесах и продает добычу в Котле. Я долго смотрю на неё и замечаю, что её взгляд стал холодным. Всё меняется.
Поезд останавливается на дозаправку, и нам с Китнисс разрешают прогуляться по свежему воздуху. Охранять нас уже незачем. Мы идем, взявшись за руки, вдоль линии. Молча. Теперь, когда за нами никто не наблюдает, она молчит. Я останавливаюсь, чтобы нарвать ей цветов. Она сделала вид будто рада им. Да что с тобой такое?
Гейл. Внутри все холодеет при мысли о нём. Почему? Я не могу в этом толком разобраться, но у меня такое чувство, будто меня обманывыли. До сих пор меня это не слишком заботило: Игры отбирали все силы. Дома Игр не будет.
— Что-то не так? — спрашиваю я, в надежде что она просто устала.
— Нет, ничего.
Мы идем дальше, до конца поезда, туда, где вдоль линии растут только жиденькие кустики, в которых наверняка не спрятано никаких камер.
Я вздрагиваю, когда Хеймитч кладет руку мне на спину. Даже здесь, в глуши, он старается говорить тихо:
— Вы славно поработали. Когда приедем, продолжайте в том же духе, пока не уберут камеры. Все будет в порядке.
Китнисс смотрит ему вслед, избегая моего взгляда.
— О чем это он? — спрашиваю я.
— У нас были проблемы. Капитолию не понравился наш трюк с ягодами, — выкладывает она.
— Что? Что ты имеешь в виду?
— Это посчитали слишком большим своеволием. Хеймитч подсказывал мне, как вести себя, чтобы не было хуже.
— Подсказывал? Почему только тебе?
— Он знал, что ты умный и сам во всем разберешься.
— Я даже не знал, что было нужно в чем-то разбираться. Если Хеймитч подсказывал тебе сейчас… значит, на арене тоже. Вы с ним сговорились.
— Нет, что ты. Я же не могла общаться с Хеймитчем на арене.
— Ты знала, чего он от тебя ждет, верно? — она молчит — Да? — я бросаю её руку, — Все было только ради Игр. Все, что ты делала.
— Не все.
— Не все? А сколько? Нет, неважно. Вопрос в том: останется ли что-то, когда мы вернемся домой?
— Я не знаю. Я совсем запуталась, и чем ближе мы подъезжаем, тем хуже.
Я жду, что она скажет что-то еще, жду объяснений, а она просто молчит.
— Ну, когда разберешься, дай знать. — мой голос пронизан болью.
Я захожу к себе в купе и хлопаю дверью. Да как она могла так со мной? Использовала. Сыграла на моих чувствах. Какой я дурак… Я швыряю поднос с кувшином и бокалами. Бью кулаками о стены. Ненавижу. За что? Лучше бы я умер. Почему я не умер? Боль. Она не сравнится ни с одной из тех, что я испытывал раньше. Душа разрывается на части. Слёзы текут сами по себе. Мне плевать, что обо мне подумают. Как пережить это? Сердце вырвано и растоптано… А она вернется к своему охотнику и будет счастлива.
Когда я немного успокаиваюсь, ко мне стучится Хеймитч:
— Давай поговорим.
Я открываю дверь.
Мы садимся за маленький стол напротив друг друга. Хеймитч без слов берет два бокала и наполняет их какой-то жидкостью.
— Пей. Станет легче.
Я выпиваю стакан и еле сдерживаю его в себе.
— Зачем вы так со мной? — спрашиваю я.
— Так было нужно для вашего спасения. — говорит Хеймитч и выпивает свой стакан и наливает нам еще.
— Как мне дальше жить?
— Всем нам приходится не сладко. Ты хороший парень и заслуживаешь лучшего. Капитолий не оставит вас в покое, имей в виду, вам придется каждый год быть «безумно влюблеными».
— Я, кажется, ненавижу её. Но так сильно люблю. — выпиваю бокал и снова сдеживаю его в себе.
— Это пройдет парень. Ляг спать, завтра будем дома.
— Лучше бы она убила меня. Или не нашла. Не хочу домой.
Я ложусь на кровать и Хеймитч уходит, кое-как волоча ноги. Хах, вот моя мать позабавится когда узнает, что меня обманули.
Я засыпаю и всю ночь вижу серые глаза в слезах, кровь и, кажется, сотни смертей Китнисс.
Я выхожу, только когда поезд подъезжает к Дистрикту-12, и холодно киваю в знак приветствия.
Так мы стоим и молча смотрим, как на нас надвигается маленькая закопченная станция. На платформе столько камер, что яблоку упасть негде. Наше возвращение станет еще одним шоу.
Я протягиваю ей руку. Она неуверенно поворачивается ко мне.
— Еще разок? Для публики?
Мой голос не злой, он бесцветный, а это еще хуже.
Она берет мою руку, и мы идем к выходу, навстречу камерам. Китнисс очень крепко держит меня и я не могу перестать думать о наших днях в пещере у ручья. Игры не закончились. Они только начинаются.