Страница 19 из 47
– Вы сами видите, что Красная Армия наступает, несмотря на всё коварство и козни хорошо вооружённого врага. Дутовские казаки и вам немало крови попортили…
И тут кто-то из толпы внятно сказал:
– Красные нам и побольше крови попортили, если на то пошло…
– Наверное, и так было… Война… Могут и не спросить, кто ты таков… И всё-таки я опираюсь на факты. Красноармейцы проучили дутовцев так, что тем неповадно будет больше совать свой нос в оренбургские степи.
Народ снова зашумел, заволновался. Дело в том, что немало каргалинских парней ушло также и с дутовскими отрядами, и их родителям тяжело было воспринимать теперь победные реляции Усманова. Оратор, видимо, догадался об этом и снова поднял руку, прося внимания. Ахметсафа с интересом вгляделся в лицо комиссара, будто видел его впервые: курчавые волосы аккуратно выглядывали из-под фуражки с красной звездой, гимнастёрка чётко облегала ладную фигуру, карие глаза смотрели приветливо и в то же время требовательно… Словом, в фигуре, жестах, взгляде комиссара было что-то такое, что каждый раз заставляло людей успокаиваться и слушать оратора дальше.
– Кроме того, башкирские отряды Валидова также перешли на сторону советской власти. И теперь мы вместе громим белогвардейцев. У башкир есть своё правительство, и у нас, татар, будут и своё государство, и своя национальная армия. Примером и почином тому служит I Татаро-мусульманская Стрелковая бригада. Татарский народ должен шагать в ногу со временем, а не плестись в хвосте мировых событий…
Тут взгляд его упал на сладко спящую Бибкей, и Усманов на мгновение перевёл дух, любуясь малюткой. Потом он обвёл взглядом группу записавшихся в красноармейцы юношей и продолжил:
– Вот сегодня несколько каргалинских джигитов решили добровольно записаться в ряды доблестной Красной Армии…
– Добровольно-принудительно, – хмыкнул кто-то в толпе.
Ещё кто-то ехидно поправил:
– По собственному желанию…
Несколько человек захихикали.
– Всё это серьёзно, товарищи, а не шутки… Взять, к примеру, наших женщин-мусульманок. Ведь мы, стыдно сказать, держим их на положении рабынь. Они невольно стали жертвой канонов и традиций, практически лишающих их права на собственную жизнь, любовь, профессию, образование. А ведь они вправе иметь всё это, как и любой другой свободный человек. Даже маленькая Бибкей имеет право уже сегодня чувствовать себя Человеком с большой буквы, а при достижении совершеннолетия самой выбрать себе суженого, жить с ним в любви и согласии, учиться и работать, воспитывать детей… Должна же быть свобода выбора в любви! Как жить без этого? Многие сегодня понимают и принимают такие наши лозунги, как «Свободу женщине!», «Нет рабству и угнетению!». В доказательство правдивости наших лозунгов хочу привести вам живой пример. В гости к вам сегодня приехали юные татарские артистки, первые ласточки нашего национального театра – танцовщицы Мукарряма Асфандиярова и Камиля Мазитова. Им всего по шестнадцать лет, но они нашли в себе смелость порвать путы векового рабства и закостеневших, отсталых представлений о женщине как человеке второго сорта, служанке мужчины. Несмотря на угрозы кадимистов, этих замшелых консерваторов и схоластов, девушки смело примкнули к группе фронтовых артистов. Пусть и другие девушки и женщины, обречённые на прозябание в четырёх стенах, борятся за свои права, требуют равноправия, пусть у нашего народа будут свои Жанны Д,Арки, Софьи Ковалевские, Марии Ермоловы!.. Чем мы хуже других наций и народов?!
– Ну да… – сердито отозвался один мужик. – Бабам только дай волю, они тут же тебе на шею и усадятся. Сам у них потом ишаком станешь и даже орать по-ослиному научишься. «Свободу женщине!» Как же… Выкуси… Они, племя дьявольское, и так норовят от рук отбиться. А если их и большевики подстрекать начнут… Караул тогда кричи… Обратно в стойло их уже никакая революция не загонит, даже самая размировая…
Толпа снова зашумела, мужчины о чём-то стали спорить, послышались шутки, смех, и, наконец, атмосфера опять разрядилась.
– Товарищ Еникеев, продолжайте концерт, – приказал комиссар своему культоргу и, спрыгнув со сцены, присел рядом с Ахметсафой.
Сидя бок о бок с Усмановым, Ахметсафа испытывал сложные, смешанные чувства. Но, в общем, этот комиссар вызывал в нём больше симпатии, чем настороженности. Более того, Ахметсафе вновь захотелось встать в ряды победоносной Красной Армии, делить с ней все тяготы походов, а в свободное от сражений время наслаждаться искусством фронтовых артистов…
Вот послышались звуки скрипки, забренчала мандолина, и стены храма божьего, казалось, вздрогнули от весёлой плясовой мелодии. На сцену вышли две юные танцовщицы в нарядных национальных костюмах. Их гибкие, быстрые, изящные танцевальные движения не оставили зрителей равнодушными, но были приняты по-разному. Нашлись и такие, кто стал плеваться:
– Тьфу! Людей не стесняются, хоть Бога постыдились бы, бессовестные! Что вытворяют, а? Что за времена наступили. О, Аллах!
– Не только девушки, но и жёны нынче распоясались, – поддакнули ему. – Дожили, называется…
– Не говори!.. О чём только думают родители, посылая своих девиц вертеть задом перед всем честным народом? Негоже нам смотреть на святотатство! Не возьмём греха на душу!
Однако недовольных было мало, а ещё меньше тех, кто выражал своё недовольство вслух. Никто не спешил уходить. Напротив, заворожённо, зачарованно смотрели на лихо танцующих девушек, нежные ножки которых, казалось, едва касались помоста. Ведь умным людям и в голову не придут грешные мысли при созерцании торжества красоты…
Даже Усманов вдохновился танцем и, забыв о своём комиссарстве, выбежал на середину сцены, включился вместе с девушками в пляс, легко и непринуждённо исполняя танцевальные движения…
– Во наяривает комиссар! – хихикнул какой-то мужик. – Петушок с двумя цыпочками…
– Петушков целый полк, а цыпочек – раз-два и обчёлся, – поправил его сосед.
– Не шути, – вмешался в разговор третий. – Думаешь, кому достанутся эти цыпочки? Каким-нибудь петушкам задрипанным? Держи карман шире! Этих ангелочков-попрыгуний орлы себе разберут, начальники, высшие офицеры… Видели уж в японскую войну. Там тоже вертелись эти… как их… сёстры милосердия… Ни одна из них солдату не досталась. Зато военачальники попользовались ими всласть…
…После окончания концерта артисты принялись загружать в подводы костюмы, реквизит, оборудование. Ахметсафа стоял в сторонке, всё ещё находясь под впечатлением увиденного и услышанного: ведь это было его первое знакомство с искусством.
Усманов уже гарцевал на коне, приказывая:
– Все по коням! Новобранцам пока занять места на подводах! Тро-огай! Вперёд!
Всадники двинулись вперёд стройными рядами, за ними поехали подводы с новобранцами, обозом и театральным инвентарём. Скрип тележных колёс будто отдавался тоской в самом сердце, и Ахметсафа не мог понять причину этого чувства… Сквозь слёзы на глазах он помахал рукой односельчанам, которых увозил полковой обоз. Ему опять почудилось, что среди них уезжал и его любимый брат Гусман абый…
Полк возвращался в Оренбург. Усманов не мог нарадоваться успешному проведению концерта. Настроение у него было великолепное. Он ещё не знал, что концертное выступление будет первой и последней победой полка, что очень скоро, несмотря на его протесты, полк кинут на самый тяжёлый участок фронта и оставят без всякой поддержки, и в первом же бою полк почти полностью будет вырезан казаками.
…Ахметсафе не хотелось есть, хотя за весь день у него и хлебной крошки во рту не было. Он растянулся на топчане в малой избе, подложив под голову думку, и закрыл глаза. События сегодняшнего дня вновь проходили у него в голове, вызывая какое-то смутное беспокойство в душе.
Долго он так лежал, потом забылся тревожным сном. Его разбудили громкие крики на улице. В комнате уже темнело. Ахметсафа едва поднял с подушки тяжёлую голову, как в избу вбежал напуганный чем-то отец: