Страница 17 из 47
Хальфи попробовал оправдаться:
– Мустафа абзый… Ну, как бы тебе объяснить… Слишком кроткий, что ли… В общем… Вот Шамсия ко мне и тянулась. Сам до сих пор не пойму, как всё получилось. Даже не заметил, как очутился у неё в объятиях. Заворожила она меня, что ли, с пути праведного сбила.
Противно было наблюдать и слушать, как здоровенный бугай выгораживает себя и всю вину за прелюбодеяние взваливает на женщину. Тоже мне, рыцарь!..Ахметсафа бесцеремонно прервал излияния Хальфетдина:
– Хватит ныть! Слушай моё последнее слово: уходи из деревни сегодня же! И больше не возвращайся! Не пятнай честь нашего аула! Такую подлость не способен совершить, наверное, даже самый низкий человек!
– И куда мне идти? – растерялся Хальфетдин? – Куда податься?
– Хотя бы в Красную Армию запишись! Она тебя куда-нибудь да пристроит…
И Ахметсафа, резко повернувшись, поспешил вон из этого постылого дома.
На улице сияло солнце. Припекало…
В тот же день Хальфетдин исчез. С тех пор никто его не видел.
Целый год Мустафа ждал известий от сына Гусмана. Когда прошлой весной сын заявил, что хочет идти на войну, Мустафа хотел о многом спросить его, побеседовать. Разные мысли теснились тогда в его голове. Но он понимал, что отговаривать сына так же бессмысленно, как и одобрять. У их оренбургского родича Гумера эфенди есть любимая поговорка: «Чем дороже вещь, тем больше боишься её потерять. Так и с человеком». Верно…
А теперь… Хоть море слёз выплакай, а сына не вернёшь. Жалко джигита. Лишь бы живым остался!.. Кому он в этой армии дорог? Никому? Эти красные, сдаётся мне, тоже из тех горлопанов, кто норовит правду перетянуть на сторону лжи, а ложь – на сторону правды. Охо-хо!..Испокон веков человек в этой стране ничего не стоил, так что вряд ли красные вдруг ни с того ни с сего прониклись страстным человеколюбием. С чего бы? Верно старики говорят: никогда не ценят того, что есть в избытке. А чего в России много? Что у нас есть в избытке? Народу, конечно! Людей в России полным-полно, а значит, и жизнь их ничего не стоит. Страна рабов… Древние говорили: если раб взойдёт на трон, то страна сойдёт в могилу… Психологию рабов изменить очень и очень трудно…
Услышав, что в село опять пришли красные, Мустафа встрепенулся: может, кто-то из них слышал или знает о Гусмане? С утра у Мустафы было хорошее настроение, потому что, во-первых, дружно зацвёл яблоневый сад. А без причины, как говорится, и ветерок не дунет. Буйное цветение сада – это, несомненно, к добру…
Он попытался не замечать подавленного настроения жены, зашедшей в дом какой-то скованной, будто деревянной походкой. Утром при виде зацветшего сада она почему-то вспомнила своего первого мужа и всплакнула. У Мустафы опять больно сжалось, а потом бешено запрыгало сердце, не находя себе место в груди…
Мустафа пока ещё не знал точно, какие войска зашли в деревню, но нутром чувствовал: красные. В последнее время они заметно активизировались, наведываясь то в одно, то в другое село, собирая митинги и обещая осчастливить всех бедных и обездоленных. Гм-м… А с зажиточными семьями что они намерены сделать? Обобрать, чтобы превратить их в нищих? Должны же в стране быть нищие и обездоленные. Впрочем, истинное своё лицо красные покажут тогда, когда покрепче ухватятся за власть и оседлают трон. Кто-то из мудрецов в древности так сказал о тех, кто страстно желал власти и шёл к этому любыми путями: «Трон ухватил лисой, на троне сидел волком, но умер собачьей смертью». Не это ли ждёт и большевиков?
Провожая в прошлом году Гусмана, Мустафа всё твердил:
– Не поспешил ли ты, сынок? Не поспешил ли?
Гусман стоял понурый, не зная, куда деть свои большие сильные руки, и отвечал:
– Так больше нельзя, отец. И так уже жизнь в ад превратилась. Каково мне в положении беглеца? Не к добру это… Да и в голове ни одной путной мысли нет. И всё-таки нужно на что-нибудь решиться…
Мустафа смотрел на заплаканное лицо сына и шептал:
– Да будет так… С Богом… да не оставит тебя Аллах, милостивый и милосердный… В конце концов, ты не единственный на этом свете, кто покидает отчий дом… На всё воля Аллаха…
Вернулся Ахметсафа мрачный, чем-то недовольный. Рубашку почему-то в руке держал. «Устал, наверное, – подумал отец. – Намаялся в степях казахских, не в гости ездил, чему уж тут радоваться…» И он решил не беспокоить пока сына, дать ему отдохнуть, набраться сил. От сына Мустафа узнал, что в село нагрянули красные под командованием того самого красивого комиссара, который в прошлом году спас джигитов от расстрела, а потом уговорил нескольких парней записаться в их отряд. Именно с ним и ушёл Гусман. Взволнованный Мустафа пошёл к Новой мечети, где собирался митинг. Шамсия как ни в чём не бывало позвала пасынка пить чай. Ахметсафа бешено сверкнул белками глаз и вышел из дома вслед за отцом.
Мустафа уже был на площади перед Новой мечетью, успев найти Усманова и засыпать его вопросами о сыне. Комиссар постарался успокоить отца. Прошлый год оказался не слишком удачным для красноармейцев, каргалинских парней по независящим от Усманова причинам разбросали по разным фронтам. А Гусмана комиссар помнит хорошо.
– Замечательный джигит! В нужное время умеет быть и послушным, и решительным. Умный парень, такой нигде не пропадёт. Ждите, должна от него весточка прийти, должна. Потерпите, ещё немного, абзый… – говорил комиссар, виновато потупя взгляд.
Усманов действительно чувствовал себя в какой-то мере виноватым за судьбу Гусмана, сына Мустафы. В прошлом году он ездил в Москву, добиваясь создания и обучения Татарской Стрелковой бригады, а в это время многих его парней, почти необученных, бросили закрыть бреши на Южном фронте. Видимо, и Гусман оказался среди них… Теперь бригада почти сформирована и укомплектована. И вновь, как и в прошлом году, комиссар клянётся, что его парни не будут отправлены на фронт без необходимой подготовки и учёбы.
Ахметсафа невольно поискал глазами Хальфетдина, но того не было видно.
Тех, кто записывался в Красную Армию, Усманов называл почему-то «добровольцами», и Мустафа недоумевал: «Где же тут «добрая воля»? Вообще, странное это словосочетание: «добрая воля», «доброволец». Не от доброй воли записываются парни в армию, а от безысходности, стало быть, от злой воли. Не очень успокаивали Мустафу и других родителей заверения Усманова, что необученную молодёжь ни в коем случае не пошлют сразу в окопы. Комиссар объяснил, что новобранцев сначала отправят в Самару, потом, возможно, в Казань, в распоряжение формирующейся I Татаро-мусульманской бригады. Впрочем, такие заверения внушали известный оптимизм Мустафе, и он с надеждой посматривал на группу деревенских парней – «добровольцев», как будто среди них стоял и его Гусман…
– Да будет так, как ты говоришь, туган[17], – сдержанно одобрил комиссара Мустафа. – Какая польза государству, если необученных безусых юнцов, не умеющих даже держать винтовку, послать в самое пекло битвы? Ведь враг тоже не дурак, наверняка знает, с каким противником ему предстоит сражаться.
– Правильно, абзый. На стороне врага – знания и опыт, значит, и нам нельзя ворон на деревьях считать. Мы должны учиться стать сильнее врага, использовать его же знания вдвойне, втройне в нашу пользу…
Усманов не удержался от ребячества и лихо ударил кулаком о кулак: поддержка, пусть и сдержанная, пожилого и умудрённого жизнью Мустафы казалась ему маленькой победой. В глазах комиссара появились искорки юношеского задора.
– Я участвовал во многих битвах за молодую советскую власть, – продолжил он, обращаясь к молодёжи, – а вы только-только собираетесь это делать. И правильно! Вы не ошиблись в своём решении! Мы все, тюрко-татары, мусульмане, должны идти вместе до конца, чтобы жить в одной стране – татарской! Ни один человек и ни один народ не должен отдавать свою судьбу в чужие руки. Нам нужно своё государство, но ни одно государство невозможно построить без своей армии. Никто не подарит нам своё национальное войско, тем более не позволит создать его. В этом я не раз убеждался. Государство и родина становятся во сто крат дороже, когда сам защищаешь его безопасность с оружием в руках! Так будем вместе, братья! Соединимся! Не запятнаем своего имени и высокой чести называться татаро-мусульманами!
17
Туган – здесь: земляк.