Игрок Фемиды

— А еще наркоши там не выживают. — Улыбнулся Антон уголками губ, сунув руки в карманы кожаной куртки и выдыхая сигаретный дым в сторону Вадика. — Выпиливаются. Сами. Догадываешься, почему?

Вадик знал. Как знал любой торчок с риском сесть. Что все что угодно, но только не шестерка. Он внимательно посмотрел на Антона.

— Так я все же был прав, и ты тоже… — по его губам скользнула змеиная улыбка.

Он оценивающе смотрел в ровное лицо Антона. Взгляд скользнул по его тачке. И Вадик фыркнул, сведя один к одному — этот явно из элитных. Такие сидят только на чистейшем коксе и уникальной, индивидуально разрабатываемой для клиента химии. Такие ширяются не столько для кайфа, сколько для того, чтобы выжать максимум возможностей из мозга и тела, платят конечно за это и материально и психически, сгорая на глазах лет за пять. Вадик снова прошелся прищуренным взглядом по крепкому мужскому телу. Его лицо еще не тронуто печатью дури, только глаза иногда выдают, но это и скрыть всегда сложнее. А в целом и не скажешь. Хотя этот мудак скорее новенький в теме, свежий. Денег хапнул и решил попробовать запретный плод. Знал он таких. Понты крутят и скатываются быстрее шировых.

— Сколько ширяешься, год, два? — Вадик и не надеялся на ответ.

И он его не получил. Антон громко и вполне весело расхохотался, будто Вадик сказал несусветную глупость. И кинув в него окурком сел в машину. И уехал. Просто сел и уехал.

Вадик охренев, смотрел вслед взревевшей мотором бэхи, не понимая что это было. Зачем? В поле везут для одних только целей. Избить мог и в городе. Вадик, болезненно поморщившись, поднялся на ноги и огляделся. Вдали, за полями небо уже тронуто румянцем грядущего рассвета. Раздраженно утерев кровь из разбитого носа промокшим грязным рукавом, пошел в видневшуюся вдалеке ровную линию пустого шоссе. Дезаморфин, кайф от которого давно был сорван, путал ноги и тяжелил голову, заставляя иногда падать в осеннюю грязь и материться от стреляющей в пояснице боли. Вадик вставал и шел дальше.

С трудом поднялся по насыпи к отбойнику, кое-как его перелез и побрёл по обочине к городу. Правда, шел недолго. Сзади раздался шум приближающегося двигателя. Вадик, не поворачиваясь выставил руку, прося притормозить. Притормозили. Менты.

Он закатил глаза и раздраженно простонал. Они вышли из машины и перебрасываясь дурацкими шуточками потребовали его документы, будто не видя, что он в одном хлипком свитере и растянутых спортивных штанах.

— Петрович, а пацан, кажись, загашенный. — Довольно хохотнул мент, ощупывая лицо Вадика взглядом.

Обыскали, достали из заднего кармана пакет. С белым порошком. Вадику такое количество и такой вид дури никогда и не светил, но затуманенный мозг все никак не мог свести ряд простых фактов. Он так удивился, что даже не сообразил, что его усадили в машину и везут в отдел. Дошло с большим опозданием, когда они уже въехали в город.

— Блядь, это не мое! Меня ебырь сестры в поле привез! На семерке БМВ! Он же и подкинул!

— На БМВ нынче нарики разъезжают! — Развеселился усатый. — И какой же номер был у тачки за семь лямов подвозящей твою тушку?

— Не было номеров! Он скрутил!

— А как его звали, хотя бы? Галлюцинацию твою, возящую тебя на БМВ? Имя у нее есть?

— Я не знаю, не представился, блядь! Слушайте, он с моей сестрой крутится! Я ее… обидел… вот он и отомстил, сучий потрох! Мог бы просто морду набить, нахуя меня снова в тюрягу упекать!

— Слыхал, Петрович? — почти восторженно пропел усатый мент, обращаясь к веселящемуся водителю. — Какой буйный приход у торчка! Фантазия какая! Разных шировых ловили, но такого бреда я еще не слышал, а ты?

— Это история пока в топе услышанных мною сказок, Вить. Пацан, ты чем обдолбился-то?

— Да пошли вы, чмыри продажные!

— Петрович, я ослышался, или задержанный и вправду оскорбил сотрудника полиции? — вполне весело заржал усатый, поворачиваясь к напрягшемуся Вадику. — Сдается мне, он еще и оказывал сопротивление при задержании, да, Петрович?

Водитель согласно пробасил, и свернул в безлюдный проулок.

Вадик по животному ощерился, глядя в черные глаза мента, улыбающегося и наматывающего какую-то тряпку на кулак. Чтобы не оставить следов на его теле. Да, Вадик понял, что белобрысый мудак оплатил не только подставу, но и побои.

Несмотря на то, что он отбил Вадику почки, ударяя вполне сознательно в нужные места и с нужной силой, чтобы Вадик потом ссал кровью, и сдох в тюрьме через некоторое время, ибо помощь ему оказывать там не будут, Вадик знал и еще кое-что — Ленкин хахаль не простит ему. И действительно устроит ад при жизни. Сердце пропустило несколько тактов, но не от того, что купленные менты грубо вытащили его из машины и швырнули в холодную лужу, наподдав по отбитым почкам. Нет, совсем не от этого. А оттого, что эта белобрысая гнида уже контролировала его жизнь и все его слова не были угрозами. Это было холодным предсказанием. И финал предрешен. Вадик сам себе подписал смертный приговор. А игрок Фемиды довольно улыбнулся.

Глава 11

Следующий день прошел скомкано. На занятия я не пошла, он не пошел на работу. Вызвал на дом стилиста одного из ведущих салонов красоты. И этот жеманный, профессиональный мужик, тактично не обращающий внимания на мою морду лица, сотворил с моими обкромсанными волосами настоящее чудо. Даже побитое, отекшее лицо как-то не особенно отвлекало от стильной стрижки. Я с удовольствием смотрела в зеркало, хотя всегда предпочиала длинные волосы коротким стрижкам. Но мне определенно шло.

Настроение поднялось и я решилась. Любимый трек на повтор. Может он и мешал, но Антон, роящийся в документах полулежа на кровати, ничего об этом не сказал. Я раза с третьего только поймала ритм, сначала бестолково слонялась по комнате, стесняясь своего побитого тела пусть и при привычном приглушенном освящении его спальни. А потом, вдохнув и выдохнув, плюнала на все и запустила мелодию в себя. Плевать на боль, на налившееся синевой синяки по всему телу. Я хочу танцевать. Танцевать для него.

Как ни для кого и никогда. Он прервал меня в середине, схватив и повалив на простыни, целуя мои руки, с упоением скользя губами по лицу, шептал сокровенное: «моя маленькая», и я готова была на все. Если бы он сейчас попросил продать ему душу, я бы не задумываясь это сделала. Но мой мужчина, мой нежный зверь, сцеловывая слезы с моего лица, сам был готов заложить весь свой мир в угоду моим желаниям.

Он любил меня, каждую клеточку моего тела, жадно отзывающуюся на его движения. Страстно и бескомпромиссно. Я умирала под ним в эту ночь не один раз и смаргивая слезы исступления, бессвязно шептала его имя. Самое прекрасное имя на свете. Чувствовала, как дрожат его пальцы на моем теле, как ошибаются губы, смешивая упоительные поцелуи с ответными неистовыми в своей нежности репликами. Дрожала, таяла и разлетаясь на мириады осколков под его переменчивый шепот, с надломленной хрупким чувством успокоения в перерывах необходимого мне телесного контакта.

— Люблю тебя, моя маленькая… — Ласково оглаживая мои скулы большим пальцем, тихо произнес он. — Боже, как же я тебя люблю, моя маленькая девочка…

— Антон… — слезы скользнули по щекам, я обняла его руками и ногами, как могла.

Пыталась впитать его в себя, запустить под кожу, в сердце и душу. Раствориться в нем. Забыться. Умереть и возродиться. В этих прозрачно-голубых глазах. В нежных нотках его переменчивого шепота. В этих сильных и таких парадоксально осторожных руках. Я была окружена им, его волей, чувствами и желаниями. Умирала в нем, при каждом его движении содрагалась. И чувствовала. Чувствовала, как никого. Никогда. Ни сегодня, ни завтра, ни, тем более, в прошлом. Я была под мужчиной. За ним. После него. И это мне невероятно нравилось. Именно с этим мужчиной, и ни с каким другим никогда в жизни. С таким сильным, страстным, любящим. И мне это нравилось. Нравилось отдаваться ему, отвечать на его ласки, наслаждаться улыбкой, жадными губами, немного грубыми, но чувственными.