Страница 33 из 35
Как только я получил это известие, я изменил свой план и приехал сюда, где немедленно же вас отыскал. Примите теперь все мои услуги вам и Алисе как возвращение моего векового долга. В ее и вашей жизни все светло, все сияет. Что же касается второй половины вашей семьи, одно могу сказать: все, что будет возможно, я сделаю для Дженни и вашей жены. Боюсь, правда, что это будет бесполезно, но все же сделаю.
– Как странно я себя сейчас чувствую, лорд Бенедикт. Точно я становлюсь легким-легким и действительно вспоминаю давнишнее знакомство с вами. Удивительное спокойствие и мир нисходят в мою душу. И не столько от ваших слов, сколько от вашего присутствия, от какой-то особенной вашей доброты, от мужества и силы почти нечеловеческих, которые исходят от вас.
Примите благоговейную благодарность уходящей души за ту ясность и спокойствие, которые вы влили в нее. Благодаря вам мое прощание с землей полно величия. Что касается моей жены и Дженни, – Боже мой, как много сил я потратил, чтобы охранить их от зла. И тут вы меня утешили, и я их оставляю под вашей защитой. Я видел ясно, как постоянное раздражение и жажда роскоши и праздной жизни все теснее сближают их с людьми лживыми, примитивными и даже бесчестными. Я понимал, что они тонут в мелочных мыслях и чувствах, в постоянной эгоистической замкнутости на самих себе. Но я не мог найти хоть каплю доброты в их сердцах, чтобы вытащить их из этой обывательщины.
– Перестаньте думать о них, мой милый лорд Уодсворд. Оставшееся вам на земле время теперь принадлежит только вам. В эти последние дни текущего воплощения я пришел, чтобы передать вам то знание, которого вы искали всю жизнь и для которого вы проложили себе дорогу ногами тех, кто приходил к вам за утешением и уходил не только утешенным, но и с сознанием, что у него есть друг. К вам приходили за миром, а уходили не только в мире, но и в радости понимания своего права на жизнь, на счастье, на труд.
Сбросьте с себя все путы условностей, которые мешают вам общаться в огне и духе. Все слезы, скорби, страсти, которые собрало ваше сердце, как в чашу, уже горят не в одном вашем сердце, но и в моем, и в сердцах целого ряда светлых людей, поставивших себе целью борьбу за общее благо. На вас нет уже ни оков условной любви, ни оков предрассудков. Живите все эти дни, как живут после смерти всего личного. Живите, благословляя каждый день в мужестве и мудрости, в любви неугасимой Великой Матери Жизни.
Не только вашей дочери Алисе, но и юному обожателю вашему Сандре, а также тайно и очень глубоко страдающему Мильдрею, и моим детям, Наль и Николаю, всем преподайте великий урок мудреца, прощающегося с земной жизнью радостно и спокойно, чтобы начать, – вернее, продолжить труд жизни вечной. Рассматривайте все эти дни как дни заслуженного беззаботного отдыха и пожинайте плоды любви, разбросанной вами на земле подобно горсти драгоценных камней.
Флорентиец проводил пастора в его прекрасную комнату, из которой открывался вид на залитый луною парк.
– Я незаслуженно счастлив, лорд Бенедикт, – говорил пастор. – Я даже и мечтать не мог о такой красоте, в какой живу сейчас. И если вы говорите, что в долгу у меня, то что же сказать мне? Я молился Отцу, чтобы отойти в мире, но я не находил его. Вы помогли сердцу моему раскрыться не только в мире, но и в радости. Как прекрасна жизнь! Как могуч и велик росток этой жизни в человеке, если он на протяжении веков меняет форму и вновь живет! Только сейчас мне это стало ясно до конца. Зачем же церковь учит оплакивать смерть? Зачем учит: «Упокой со отцы», если покой можно обрести лишь в самом себе? И найти его можно, лишь живя в Свете. Нужно учить, как жить в Свете, пока человек трудится на земле, а не как упокоиться с отцами.
Флорентиец склонил голову в знак согласия.
– Спокойной ночи, лорд Уодсворд, до завтра. Вот вам еще пилюля, она поможет вам хорошо заснуть.
Флорентиец подал пастору лекарственную конфету, крепко пожал ему руку и, еще раз пожелав спокойной ночи, спустился к себе вниз. Пастор, посидев еще немного в тишине, почувствовал такое сильное желание спать, что едва успел раздеться, как мгновенно заснул.
Казалось, весь дом спал, погруженный в тишину. Но сам хозяин сидел за письменным столом и писал письмо, иногда пристально вглядываясь куда-то вдаль. Дверь на террасу была открыта, аромат цветов проникал в комнату. Изредка ветерок колебал пламя свечей и заставлял блики огня переливаться и играть в золотистых волосах писавшего. Внезапно Флорентиец поднял голову, прислушался к чему-то и, покачав головой, тихо сказал:
– Алиса, Алиса, я надеялся, что у тебя будет больше сил сегодня. Сойди сюда, если тебе так трудно и тяжело. Я думал, ты поняла, что должна поддержать отца и превратить в земной рай его последние дни, а ты предаешься печали о себе. Перестань плакать и приди сюда.
А Алиса, вернувшись в свою комнату, накинула белый фланелевый халат, распахнула дверь на балкон, опустилась в кресло и застыла в горьком сознании неизбежной разлуки с обожаемым отцом. В воспоминаниях перед ее взором проходили все картины ее жизни с отцом, с самого детства. Ни разу она не видела отца раздраженным. Ни разу он не вошел в дом без улыбки. Какой бы скорбью ни болело его сердце, он входил в дом, имея ласковое слово для каждого. Многое, чего не понимала Алиса в детстве, стало ясно ей теперь. Но ее детское сердце разгадало драму отца. И с тех пор все ее мысли и дела были пронизаны единым стремлением: защитить отца, не дать ему заметить ничего тяжелого, отвести от него очередной удар.
Два сердца, две жизни, отца и дочери, слились в одно целое. А теперь… теперь словно отрывалась часть ее сердца. Не отец уходил, но из ее собственного сердца вырывалась половина. День без отца… Алиса изнемогала от муки. Она сидела без мыслей, без надежд, подавленная страданием. Ей показалось, что в ее сердце образовалась рана, из которой струится кровь, собираясь вокруг нее целым озером, и она вся тонет в нем. Внезапно, точно электрический ток, пробежала по ней какая-то сила.
Девушке вспомнились слова лорда Бенедикта по дороге в его имение, его беседа с Сандрой и все, что он говорил ей за последние дни. Ей словно послышался его голос в ночной тишине, звавший ее к себе прямо сейчас. Мгновенье назад бывшая такой обессиленной, она встала и отерла глаза.
Образное представление своих страданий как сердечной раны, из которой струится кровь, было настолько сильно и ярко, что ей казалось, что это реальность. Она невольно положила руки на сердце и посмотрела себе под ноги, желая убедиться, не стоит ли она в луже крови. Бросив взгляд через окно в сад, она увидела лорда Бенедикта, который звал ее жестом руки. Алиса сошла с лестницы и увидела, что он стоит на пороге своего кабинета.
– Войди, дитя, – сказал он, закрывая за нею дверь. – Только мы с тобою, да еще один человек в доме, не спим в эту ночь. Остальные нашли силы быть мудрыми и принять жизнь такой, какая она есть. Ты думаешь, что не спит Сандра. Нет, индусу я дал успокоительных капель, он спит, как и твой отец. Не спит тот, кто ни словом не обмолвился о твоих и своих страданиях – лорд Мильдрей, сердце которого разрывается от твоей драмы, от твоей боли. Чтобы исцелить рану в твоем сердце, он рад был бы лечь на плаху. И сейчас, внешне спокойный, он мечется, как тигр в клетке, не находя никакого решения. Не плакать, не истекать кровью тебе надо, дочь моя, но вспомнить, как у вечного огня ты обещала нести утешение и помощь людям. Что толку сидеть и плакать? Разве слезы могут отвратить неизбежное? В ком может найти отец твой силу и поддержку сейчас, когда ему предстоит переменить форму своей жизни? Ты привыкла называть эту перемену смертью. Но смерти нет, это наше заблуждение.
Я уже говорил тебе: пока живешь – не теряй ни мгновения. Ищи возможности для сердечного творчества. А в слезах нет места творящей силе. О чем бы ни плакал человек, он плачет о себе. Высшая форма человеческой любви – это действие, энергия. Лишь тот, кто имеет в себе мужество, способен встать на высокий путь благородства и самоотвержения. И только в таком бесстрашном сердце нуждается жизнь. В жизни нет остановки ни на мгновение. Она – вечное движение, вечное стремление вперед. И только мужественный движется в ногу с нею.