Страница 2 из 9
И ждешь, как дура, чуда…А утром открываешь глаза – и дежа вю: вроде, настроение – качественно новое, а вокруг все – отвратительно старое. Те же стены, обои, люстра с "рожками", этажерка с книгами и расшатанный частыми переездами стеллаж. А вот диван, на котором лежишь, наоборот – не расшатанный! Потому что пришла, разделась, одиноким калачиком свернулась и замерла. И весь мир вокруг тебя – замер.
Вот так вот выглянешь под вечер в окно – и сложится фантастическое ощущение, что живешь ты, допустим, на Крайнем Севере! Где пронизывающие ледяные ветра, бескрайняя белая пустошь и ездовые собаки! Сытые, плотные, роскошные! С улыбающимися от трудового энтузиазма мордами! И где-то в глубине души ты абсолютно уверена, что – раз погонщиков воображение не принесло! – живешь ты среди этой вечной мерзлоты исключительно из-за…собак!
А потом он и говорит тебе: "Я прямо-таки чувствую, что у нас с Вами непременно все будет хорошо, если вы своим нелепым Я ВАС ЛЮБЛЮ все не испортите".
А, может быть, это и к лучшему, что у тебя никого нет, поэтому и жаловаться тебе особо некому, разве что чайнику. И это – достаточно надежно, потому что, во-первых, он не болтлив. Да даже если и болтлив, все равно, если судить по этикетке – китаец.
И очень хочется, знаете ли, хотя бы мизерного, но реванша! Он позвонил – ты не ответила. Он написал – ты промолчала. Он примчался – ты не открыла. И все! Гордость в рост пошла! Самооценка корни пустила. Сама себя по голове гладишь, руки себе целуешь, трюфельным тортом – за стойкость – балуешь! Вся загвоздка лишь в том, где бы такого болвана найти, чтобы позвонил, написал и примчался.
А еще люди часто говорят друг другу: "Между нами нарушена эмоциональная связь". И это означает, что, когда ты улыбаешься мне, я поворачиваюсь к тебе спиной и молча смотрю на спящий город. А когда я плачу – на город смотришь ты.
И романтика из ваших отношений уходит на цыпочках. Чтобы не застукали и не вернули. Потому что он, считая вас своей, уже не покупает вам розы. А вы, считая его своим, начинаете покупать ему трусы.
И потом…как же это все-таки красиво, когда предельно вежливо: "Я надеюсь, Вы не сойдете с ума, когда я уйду!". Не сойдем, мил человек! Мы привычные. Как ни крути – один организм! И после Вашего ухода мы крепились! Голова работала, сердце билось, глаза улыбались, руки не тряслись. Да даже рот, что удивительно, гадостей не нес. Только пил и закусывал.
Рецепт "как влюбиться не в того парня" прост. Допустим, поцеловал он ее, она очнулась. Платьице поправила, пыль со лба смахнула, коленками скрипнула, проморгалась. Его увидела, мысленно перекрестилась, вздрогнула и – влюбилась! Потому что в анамнезе – соска, подгузники и колыбель. Белые носочки, бантики и куклы из фарфора. А вот если бы как только говорить да ходить научилась да – на стрельбище.
А это чудесное слово САМООБЛАДАНИЕ! Когда уже не знаешь, в какое место себя поцеловать, чтобы "перестать беспокоиться и начать жить" с "чистыми руками, горячей головой и холодным сердцем".
А когда все заканчивается, то начинается оно, пост-отношенническое лицедейство! "Я звонил три раза, ты не брала трубку! Что ты делала?!". Да все как обычно: мыло соскальзывало, веревка путалась, табурет отлетал.
А, может, просто там, наверху, связь барахлит, поэтому Космосу кажется, что я обращаюсь к нему на редком языке индейцев: в общем-то, красиво, но абсолютно непонятно – то ли маленькое черное платьишко клянчу, то ли большой и чистой любви.
А иной раз думаешь…Может, не очень-то надежно ты его крыльями своими ангельскими укрывала. Может, не все пылинки с его лысой макушки сдула. Рот его, перекошенный, не обильно повидлом вымазала. Раз он, собака, постоянно вырывался, чихал и облизывался и в один из дней вырвался-таки от своего счастья и – убился!
– А если бы я не пришел, – спрашивает он, приосанившись. – Ты бы долго проплакала? – Все 10 минут, – отвечаешь ты, надевая халат. – Только 10 минут! – слегка сдувается он. – А потом? – А потом смыла бы тушь и пошла варить кофе.
– Через пять минут подъеду! Выходи! – кричит он в телефон. – На улице – дубак, не форси, одевайся теплее! Не форсишь. Одеваешься, как мама учила: сапоги – мечта полярника, свитер – в пол, штаны с начесом, рукавицы суровые – под метлу, шапку – на уши…Выходишь. Подъезжает. Не узнает. Проезжает мимо. Ты кидаешься вслед. Тормозит…И в его полных ужаса глазах ты читаешь, какое же это сильное испытание для вашей любви!
Так уж устроена наша девичья жизнь! От погремушек – к куклам. От кукол – к побрякушкам. От побрякушек – к окошку! Ждать. Надеяться. Верить. Снова ждать!.. А потом, когда ты немного успокаиваешься, ты, наконец-то, встречаешь его. Своего…кота.
– Ну, ладно я, – сказала я ему, подливая заварку в чашку, но как я объясню коту, что мы снова с ним – брошенки? Боюсь, что для его неустойчивой психики это будет серьезная травма…– Ха, кот! – рассмеялся он, размешивая сахар с ревом курантов. – Разве животное может это чувствовать?! И тут на кухню зашел кот, сел напротив и при помощи бессмертной системы Станиславского доказал, что животное на этом крошечном квартирном пространстве – не он.
И потом…какая же это, в сущности, се ля ви, когда ты еще толком и привыкнуть-то к нему не успела, не успела перед зеркалом отрепетировать фразу: "Ах, мне кажется, что я Вас уже люблю!". А он уже ходит расстроенный, задушенный жабой. И, если и дарит тебе что-то ценное, то только автобусные билеты со счастливым совпадением номеров.
И пока он злится где-то там, в углу, ты вспоминаешь, что демонстрация физической любви была заложена в тебя еще в детстве. – А покажи-ка, детка, как ты любишь маму! – умиляются родители. И ты подходишь и целуешь маму. – А папу? Как ты любишь папу?
Ты подходишь и обнимаешь отца. Обходишь с дружескими объятиями бабушку и дедушку. Слегка касаешься подвернувшейся по случаю тети…Любить же пока незнакомого тебе, самовлюбленного и капризного мужика – тебя никто не просит. А он даже не пытается заменить собой целый мир.
От неразделенной любви, знаете ли, чудовищно устаешь. Я любила его так сильно, что хотелось кричать! А, когда он внезапно ушел – я даже не пикнула.
Как же это все-таки здорово и в высшей мере справедливо, что я так долго умирала от любви к Вам и все-таки не умерла! Выжила, выкарабкалась, исцелилась!.. Правда, когда смотрю на свет – слезы из глаз, а наливаю себе чай – трясутся руки.
А потом ты вытираешь слезы и думаешь, что может, это и хорошо, что "все подруги замужем", и только ты – одна. Может, в этом "одна" как раз и проявляется высшая справедливость. И, возможно, даже чья-то мудрость. И уже не важно – чья…В этом "одна" есть даже какая-то особая изысканность! Исключительность даже! Это почти как последняя шоколадная конфета в открытой для гостей коробке: вот лежит она – кругленькая, в фольге, с вензелями. Так в рот и просится! Ну, кто смелый? А нет таких. Все смущенно взгляд в сторону отводят и руки за спину прячут. Мол, пардон, пардон! Пусть лучше засохнет. Таков этикет! И никому не обидно… Разве что конфете. Только кто ее, дуру, об этом спросит.
– Ну, а что бы ты хотела от меня услышать? – спрашивает он неожиданно с интонацией: "А ты оплатил проезд?". А ты нервно роешься в сумке, высыпаешь мелочь на пол в прихожей и произносишь так тихо, что слышно только тебе: "Мне, пожалуйста, один билетик обратно. В один конец".