Страница 12 из 13
Но мне запомнилось другое, как сразу после уроков мальчишки оставались играть в мяч на школьном стадионе. Для маленьких ребят этот стадион был огромным, и они устраивали свое футбольное поле. Четыре портфеля – и ворота готовы, можно играть. Главное – вратарь, на это место всегда была очередь.
В свободные от музыкальной школы дни Лёнька пропадал на стадионе. И тогда его портфель тоже служил штангой. В их игре все было как в настоящем футболе: и пасы, и обводки, и пенальти, и, конечно, крики болельщиков и игроков:
– Го-ол!!!
Но на этом игра обычно не заканчивалась. Мальчишки, отойдя уже далеко от этой площадки еще долго обсуждали и спорили, кто как играл. А портфели игроков, забытые на поле, продолжали изображать ворота. Бывало, уже из дома, опомнившись, сын бежал за ним на место отшумевшего матча.
С коньками у Лёни сложились менее дружеские отношения. Он встал на них довольно поздно, лет в четырнадцать. Произошло это совершенно случайно. Около нашей школы залили каток, и, неожиданно для себя, Лёнька увидел, что многие ребята хорошо катаются на коньках. А у него их даже не было.
На следующий день он пошел в комиссионку и купил дешевые, но приличные «канады». Неделю вечерами, таясь от своих друзей, он учился кататься около дома (здесь тоже была залита небольшая площадка). Потом, как ни в чем не бывало, появился на школьном катке и сразу стал играть в хоккей. Никто и не узнал, что еще несколько дней назад он на коньках совсем не стоял. Показав всем, что умеет кататься, Лёнька успокоился, коньки забросил и никогда к ним не прикасался.
Лыжи сын любил больше. Однажды зимой в один из выходных дней Лёня (лет девять ему было) пошел кататься в овраги – это недалеко, напротив нашего дома, около леса, где сейчас проходит шоссе – Севастопольский проспект. Засыпанные снегом, склоны этих оврагов превращались в горки и собирали всю детвору окрестных домов. Здесь катались на лыжах, на санках, а то и просто на картонках; играли в снежки, валялись в сугробах.
В тот день ребят было особенно много. Причина тому – погода: «Мороз и солнце, день чудесный…» Но к вечеру веселый гомон стал затихать – ребята расходились по домам. Погода портилась – начиналась метель.
Лёнька не заметил этой перемены и, оставшись в овраге один, продолжал кататься. Я, занятая своими делами, тоже забыла о времени. Наступил вечер, а лыжник мой не возвращался. Я посмотрела в окно и испугалась – чернота!.. Не помню, как оделась и оказалась на улице. Снег сразу залепил глаза.
Около дома встретила соседа:
– Ты куда в такую погоду, на ночь глядя? – удивился он.
– Сына домой позвать, – говорю ему, а у самой дрожит голос.
– Ты посмотри, что творится!.. Вряд ли Лёня ушел далеко. Он где-то рядом.
Но рядом никого не было. И я, сгибаясь под ветром, пошла к лесу. Здесь было тихо и совсем темно… Пришлось кричать… Никто не откликался…
Беспокойство и страх усилились. В такие минуты мысль одна: найти, и найти живого.
И вдруг, подойдя близко к оврагу, я увидела Лёню. Он совершенно спокойно катался один, не замечая, что творится вокруг. Моя реакция, думаю, всем понятна: удивление, возмущение, слезы, радость. Выяснять отношения прямо в овраге было глупо.
Дома, отогрев ребенка, накормив, начала разговор:
– Как же так получилось, что ты не заметил, как испортилась погода, что все ушли домой и ты остался один?
Оказывается, Лёня себе представил, что идут международные лыжные соревнования. Вокруг трибуны, которые он отчетливо видел. На трибунах люди. Они болеют за спортсменов, кричат, ликуют. Кругом транспаранты. Мой сын, естественно, лидер среди участников соревнования. Оставалось выступить еще нескольким лыжникам, и, вероятно, Лёня был бы победителем… Но тут появилась я. И сразу, как рассказал мне сын, трибуны исчезли и он увидел маму.
Я не знала, что ему ответить. Как можно так уходить в себя, жить в каком-то своем мире, ничего не видеть и не слышать вокруг? Понимать я это стала гораздо позже.
Когда он перешел в четвертый класс, я снова взяла первый. Школа наша двухсменка, и мы оказались с ним в разных сменах. Я в первой, а Лёня во второй. Утром я уходила на работу, а он оставался дома – еще спал. Домашние задания, особенно письменные, мы старались делать накануне вечером. Сходить домой после своих уроков, чтобы привести его в школу, по времени не получалось, да и большой уже. Как только звенел последний звонок, я бежала в канцелярию к телефону, и начинался такой разговор:
– Лёнечка, уже пора, собирайся в школу и выходи.
– Хорошо, – отвечал он.
И это «хорошо» произносилось таким тоном, что не возникало и малейших сомнений в его благих намерениях выйти из дома в положенное время.
Из окон школы очень далеко была видна дорога (она шла в горку), по которой мы каждый день ходили. Одно из этих окон – мой наблюдательный пункт.
А дорога эта – сплошная грязь, особенно осенью после дождя. Там все годы, пока Лёнька учился, а я работала, шло какое-то строительство, и ее не асфальтировали. Приходилось иногда перебегать с одной стороны улицы на другую и обратно, выбирая островки суши.
Зимой было легче – замерзшая земля покрывалась снегом. В нем немногочисленные пешеходы протаптывали узкую тропинку, передвигаясь гуськом утром и вечером. Днем дорога пустела.
Я внимательно смотрела сквозь стекло вдаль, но на горизонте никого не было. Приходилось снова бежать к телефону.
– Лёнечка, ты выходишь?
– Выхожу, выхожу, не волнуйся, – раздавалось на другом конце провода.
Я вновь прилипала к окну. Вот-вот должен появиться. Но опять – никого. Тогда я начинала возмущаться и суровым голосом говорила в трубку:
– Лёня! Ты все еще дома?! Посмотри на часы. Ты же в школу опаздываешь!
А он мне совершенно спокойно:
– Мамочка, ну что ты так волнуешься. Я же сказал, что выхожу, – вот я и выхожу.
Окно запотевало от моего дыхания, ноги немели от напряжения, а сын не торопился.
Наконец, я замечала в конце дороги маленького человечка, в пихоре, с рюкзаком за плечами. Это был мой сын. Шел он не торопясь, разглядывая все по сторонам, о чем-то мечтая, вероятно, как всегда, напевая себе под нос. И не волновали его ни звонки, ни опоздания на уроки – об этом просто не думалось…
У Лёни был свой мир, в котором он жил, а мы, взрослые, постоянно вытаскивали его оттуда в нашу реальную действительность.
К сожалению, несобранность мешает ему и по сей день. «Это мой главный бич. Я всегда честно начинаю своевременно собираться. Собираюсь, собираюсь и… опаздываю. Переживаю… и вновь опаздываю. Я не умею что-то делать вовремя», – нередко сокрушался он. Но, на счастье, рядом с Лёней работают замечательные люди, которые не только прощают ему эту маленькую слабость, но и делают все, чтобы она его не подводила.
Таня, бывший его костюмер, как-то рассказывала:
«В канун Нового, 1997 года в Кремле шли съемки заключительного концерта «Песня года-96». По сценарию в 17 часов 00 минут все исполнители выходили к зрителям на приветствие и общую песню. Но… как обычно, Лёнька закопошился.
За пять минут до начала концерта мы только подъехали к Васильевскому спуску, где ждала служебная «Волга» фирмы АРС, которая и доставила нас в Кремлевский Дворец. Чувствуя, что мы катастрофически опаздываем, Лёня в машине переоделся и, влетев со служебного входа в здание, помчался к сцене. Гример на ходу, как могла, накладывала ему грим.
В это время все артисты уже стояли на сцене. Под звуки фанфар медленно пошел занавес. Когда он открылся, Лёня был среди участников концерта и, пробираясь на свое место, вместе со всеми пел:
А вот еще из ряда вон выходящий случай.
Большая группа артистов вылетала на концерты спецрейсом с военного аэродрома, куда все добирались на своих машинах.