Страница 5 из 12
За этот сумасшедший день, самый счастливый в моей жизни, самый счастливый в истории всего человечества, полный неистовой сокрушающей страсти, неожиданных признаний, медведей и вонючих болот, дел накопилось очень много, и всё нужно было успеть до наступления темноты.
К нашей неописуемой радости мы набрели на огромную кучу высохших добела, ощетинившихся острыми обломанными ветками брёвен. Взявшись за руки, мы разглядывали кучу древесины, за которую оба с удовольствием отдали бы такую же по размерам кучу золота, но которая досталась нам совершенно бесплатно.
– Откуда столько дров на берегу? – спросила я, счастливая от того, что не нужно соваться за валежником в кишащий хищниками лес.
– Скорее всего, их принесло сюда весенним паводком, смотри – во время половодья здесь образуется своеобразный карман. Нам с тобой ужасно везёт сегодня, Лиз! Спаслись от медведя, вылезли из болота, а теперь ещё и эти сухие дрова, которые отлично горят.
– Ты не всё перечислил, – пробормотала я, вспоминая его руки, одна под моей головой, другая под копчиком…
– Всё. А то, о чём ты думаешь, Лиз, не везение. Это судьба.
Начали мы с того, что несколькими кострами отрезали свою маленькую полянку на берегу от опасного леса. Выстроили шалаш, набрали грибов на ужин и только после этого, когда сумерки начали спускаться на тайгу, и небо просверлили первые звёзды, вошли в почерневшую реку, чтобы отмыться. Я хотела снять с себя пропахшие гнилью вещи, чтобы отстирать их от грязи, но Рональд затащил меня в воду прямо в одежде.
– Вода очень холодная. Так будет теплее и быстрее: постираем вещи и сами отмоемся в один заход. Давай, потри мне спинку, – улыбнулся он.
Вечером мы чуть не подрались.
Сидя у костра, Рональд вертел в руках мой паспорт, который он минуту назад нашёл на дне нашего мешка.
– Интересно, – сказал он, разглядывая обложку.
Конечно интересно. Я заказала эту обложку в мастерской, выполнена она в единственном экземпляре и довольно символична, учитывая, что я постоянно скрываю своё истинное лицо.
Я очень люблю творчество бельгийского художника Рене Магритта, чья слава в глазах общественности незаслуженно меркнет под натиском другого гиганта-сюрреалиста – Сальвадора Дали. В отличие от Дали, Магритт в своём творчестве более интеллигентен, деликатен и, на мой взгляд, более тонок и лаконичен. Его картины не перенасыщены деталями и буйством цветовой палитры, не эпатируют, а погружают в задумчивую созерцательность. Они отзываются смесью из неясной тревоги и пытливого желания заглянуть за край обыденного мира, увидеть привычные вещи под другим углом.
Впервые познакомившись с его картинами на выставке в Европе, я погрузилась в какое-то поэтическое оцепенение, вызванное их тайной и тайной вещей, изображённых на этих полотнах. Для Магритта характерен отстранённый, невозмутимый стиль, с которым он сочетает несочетаемые предметы, выстраивая таким образом ребусы, разгадать которые однозначно просто невозможно. Каждая из работ моего любимого художника ставит вопрос о самой сути бытия, заставляет задуматься.
Обложку моего фальшивого документа украшают его картины. На лицевой стороне знаменитые «Влюблённые», на оборотной – те же «Влюблённые», но уже в другой их вариации. На этих работах крупным планом изображена пара – мужчина и женщина, головы которых наглухо укутаны белыми покрывалами. У каждого своё. В первом варианте они страстно целуются в комнате, во втором стоят на фоне умиротворённого пейзажа, их скрытые под тканью лица обращены к зрителям, позы расслабленные, они тепло прильнули друг к другу.
– Да, любовь слепа, – пробормотал Рональд, разглядывая обложку.
– Картины не об этом, – возразила я.
– Именно об этом.
– Слишком примитивное толкование.
– Не примитивное, а очевидное.
– Я была о тебе лучшего мнения, – насмешливо бросила я.
– И о чём же они? – спросил он с вызовом.
– О том, что даже самые близкие люди не способны до конца открыться друг другу.
– Ты просто издеваешься над моей фантазией! – раздосадованный Рональд вскочил на ноги.
– Это не я, это Магритт, – я вздохнула и поворошила палочкой угли в костре.
Рональд продолжал рассматривать обложку с серьёзностью ученого, исследующего древний манускрипт. Выражение его лица забавляло меня.
– Он не просто закрыл им глаза, он замотал им головы! – наконец воскликнул он и победно сверкнул глазами. – Они потеряли голову от любви! Нарисованная метафора!
– Пф… Я скорее поверю, что они просто предаются греховной страсти и стыдливо прикрылись покрывалами.
– Но посмотри, – сунул он мне обложку под нос, – на второй картине они выглядят как счастливая семейная пара!
– Прошло время, а истинной любви так и не возникло. Они до сих пор изолированы друг от друга. Это не настоящая любовь, а жалкое подобие, не способное погрузить в мир партнёра. Так живёт большинство семейных пар.
– Или никакие преграды не страшны для истинной любви? Они чувствуют друг друга даже сквозь двойной слой ткани!
– Ты чересчур оптимистичен, – покачала я головой.
– А ты, похоже, не веришь в любовь.
– Даже влюблённые остаются слепыми! – я выхватила у него обложку и помахала ею у него перед носом, как доказательством: – Они не видят друг друга и никогда не смогут познать истинное лицо своего партнёра, потому что скрывают его! Время идёт, а они всё так же далеки!
Секунду он соображал, а потом его глаза вспыхнули.
– Иногда любовь настолько сильна, что зрение ей не нужно. Они и так прекрасно чувствуют свою половину.
– Поцелуй через покрывало, как символ, как неспособность почувствовать наслаждение от истинной близости, которая возможна только при настоящем чувстве.
– Как трагично! – закатил глаза Рональд.
– Это жизненно!
– А вот совсем банальное толкование – внешность не главное, важно лишь внутреннее зрение, ощущение своей половины.
– Слишком просто для Магритта!
– Люди склонны переоценивать талант психов!
– Он не сумасшедший, он гений!
– Такой же душевнобольной, как и Ван Гог!
– Похоже, ты ничего не смыслишь в искусстве!
– Я? – воинственно задрал бровь Рональд. – Ну конечно, совсем ничего!
– Корчиться на камеру, это не то же самое, что писать великие картины! – выдала я внезапно.
Он замер, сверля меня взглядом, а потом внезапно расхохотался. Я представила себе, как выгляжу со стороны. Руки в боки, лицо раскраснелось в пылу спора, глаза сверкают гневом. И мне тоже стало смешно, но я не подала виду.
– Что тебя так развеселило? – спросила я строго. – Назвав моего любимого художника психом, ты кинул камень в мой огород, и вполне естественно, что я злюсь.
– Не-ет, – выдавил он сквозь смех, – я тебя никуда не отпущу! Потрясающая женщина! Вместо того чтобы ныть, она, голодная и уставшая, спорит о смысле каких-то картин!
Закравшееся подозрение размыло вспыхнувший гнев.
– Ты специально провоцировал меня? – прищурилась я.
– За тобой очень интересно наблюдать. И, должен сказать, ты чертовски сексуальная, когда злишься.
– Сам ты псих, – я примирительно махнула рукой.
– Я псих, а Магритт гений, – Рональд многозначительно поднял палец. – На самом деле он изобразил всю суть общения через интернет.
– Когда Магритт творил, не было ещё никакого интернета.
– Значит, он действительно псих, раз думал, что видит будущее.
– Ты опять за своё? – повторно завелась я.
Рональд подошёл и обнял меня за плечи, поцеловал в лоб, прижал мою голову к своей груди. Сказал:
– Ты ошибаешься, думая, что я пытаюсь его оскорбить. Таким образом я им восхищаюсь, только и всего. Все творческие люди сумасшедшие, Лиз. Одни меньше, другие больше. Они вынуждены быть ими, потому что источник, в котором они черпают своё вдохновение, лежит за пределами этого мира. И чем больше они из него пьют, тем большими безумцами становятся. По меркам этого мира, конечно.