Авантюристы

Степан шипел, отчаянно жестикулируя, и поминутно оглядывался на приоткрытую дверь номера, который снимал Сергей.

— Откудова он взялся, лысый этот? Может, его специяльно подослали, чтоб нам с вами вред чинить! Кто он таков? Знаем мы его? И этого в долю брать будем? Так, сударь мой, никаких долей не напасешься!

— Уже наябедничал старый фискал? — Сергей оглянулся на Терентия, но тот снова принялся выметать мусор в коридор, делая вид, что не слышит гневной реплики барина.

— Успокойся, Степан Афанасьич, — Нарышкин исподлобья посмотрел на возникшую за спиной отца Катерину. — Людям иногда надо верить. Просто для разнообразия… А то, бывает, расскажет человек о своих чувствах другому человеку, расстегнется… да так, что стоит сам-дурак, вся душа наружу… а тот другой — хлоп ему за это и по мордасам! Верно, я говорю, Катерина Степановна?

— Всяко бывает, сударь… — опустив глаза, ответила Катерина.

— Вот именно, всяко! — сказал Сергей, подняв указательный перст и покачав им перед носом Степана. — Всяко, ибо, как… не помню, кто сказал… лучше быть слишком доверчивым, чем слишком скептиком… потому как недоверие обманывает нас гораздо чаще, чем доверие! Вот! А насчет того, кого брать в долю, а кого нет, это уж мне, Степа, решать. И хватит об этом!

Лысый, однако, не обманул. Он действительно кой-чего смыслил по части грима. Получаса не прошло, как он сбегал за своим увесистым баулом, в котором чего только не было. Среди рулонов со старыми афишами нашлось несколько костюмов и париков. Кроме того, баул был набит всевозможными баночками, склянками, пузырьками и прочим барахлом, предназначение которого было одному богу известно.

Нашлись ножницы, папильотки и даже ключ для выдирания зубов, который цирюльники называют «козья нога».

— Прошу не беспокоиться, все будет с акуратесом! — суетился антрепренер. — С кого начнем?

— Давай, Степан Афанасьич, — подтолкнул Нарышкин.

— В жида обряжаться не стану! — уперся Степан. — Я православный християнин…

— Ну отчего же обязательно в жида, — лысый извлек из баула пахнущую молью рясу. — Мы сделаем из вас сельского священника или монаха! Типаж вполне, хе-хе-хе, подобающий. Немного фиксатуару в волосы и будет акуратес!

— Знаем мы ваши «акуратесы». Небось, все из копытного клею понаварили, — бурчал Степан, однако в рясу облачился охотно. Старый, грязноватый клобук и дешевый наперсный крест с облупившейся эмалью довершили образ.

— А ведь и впрямь похож! — удовлетворенно крякнул Нарышкин. — Попик вышел что надо! Пожалуй, вы нам подойдете, господин бывший герой-любовник… Как вас там, опять запамятовал…Эйнар? Трувор? Синеус?

— Аскольд… Рубинов, — лысый слегка потупился. — По совести сказать, это я себе для сцены псевдоним выдумал. Так оно как-то благозвучнее-с.

— Я, почему-то так и решил, — усмехнулся Нарышкин. — А настоящее имя, позвольте узнать?

— Антон я… Репкин Антон Семенович.

— Ну что же, Антон Семенович, твоя помощь нам может пригодиться!

Сергей улыбнулся, оглядывая новый наряд Степана. — Добро пожаловать в компанию, господин Репкин! Ну, давай-ка еще по одной!

Для того чтобы экипироваться надлежащим образом, следуя указаниям новоявленного консультанта, пришлось изрядно походить по торговым рядам, совершая необходимые покупки.

Место пребывания сменили. Нарышкин успел насытиться восточной экзотикой до краев, да и хозяин «Александрии» после ночной эскапады Сергея смотрел на постояльцев косо. Сумма, которую он заломил за порубленные подушки и слегка подмоченный ковер, перекрывала убытки гостиницы, по крайней мере, втрое. Взогретый вином Нарышкин, покидая негостеприимные номера, хотел, было, предать заведение огню и мечу, однако товарищество дружно его отговорило. «Гроза морей» несколько умягчившись, но все еще опасно поигрывая клинком, изъявил желание вырезать мужское население «Александрии», обещав пощадить женщин и детей, на что также получил решительный отпор. Урезонил новоявленного «тамплиера» дядька Терентий. Со словами: «Будет баловать-то, еще не ровен час, в глаз себе пырнете», — он отобрал у барина саблю…

Подходящая гостиница нашлась на соседней улице. Комнаты были вполне заурядными, однако чистыми. Содержал номера благообразный, неглупый, степенный немец, напомнивший Нарышкину портрет адмирала Ивана Федоровича Крузенштерна, виденный на выставке в академии художеств. Немец проживал здесь же, в гостинице, с семьей, которая занимала часть верхнего этажа. Он оказался понятливым, с расспросами не лез и за отдельную плату разрешил пользоваться черным ходом. Когда же Сергей объявил, что столоваться вся компания будет тут же, в гостинице, радости господина Заубера не было границ. Он даже прислал в номер Нарышкина кувшин преотличного пива, которое варила сама фрау Заубер.

— Вот это я понимаю «орнунг», — восхищенно крякнул Сергей, отдавая дань пиву.

На следующий день с утра пораньше Аскольд Репкин взялся за работу.

Со Степаном трудностей не возникло. Церковное облачение подходило ему как нельзя кстати.

— Ежели б не жисть подлая, то я и впрямь в духовные подался бы! Глядишь, сей бы час уже службы справлял. Степан удовлетворенно глянулся в зеркало.

— Какой из тебя, лаптя, духовный сан? — хмыкнул Терентий. — Ты же, дядя, за печкой вырос!

— Да уж, мы ваших морей-окиянов не лизали. Мы свое понятие имеем…

— Какие такие у тебя, кобел лесной, понятия завелись?

— А ну-ка, цыц мне! — прикрикнул на них «Гроза морей». — Споры и раздоры прекратить! Зачинщиков самолично буду вешать на реях!

— Научил на свою голову, — тихо буркнул Терентий и отошел в сторону.

С Катериной вышло посложнее.

— Больно, того, хе-хе-хе, краса в глаз кидается, — внимательно оглядев девушку, заявил Аскольд-Антон. — Оно, конечно, пожалуй, и хорошо… только уж больно заметно-с. Тут надобно что-либо посконное, серенькое, чтоб зрению не смущать!

Он достал из своего объемистого баула какие-то вещи, покружился вокруг Катерины, что-то бормоча себе под нос, уединился с ней, попросив всех выйти из номера (к немалой досаде Нарышкина), и через несколько минут перед глазами компании предстала чумазая, забвенная девка-распустеха. Первым побуждением Сергея при взгляде на изменившуюся до неузнаваемости Катерину было подать ей милостыню — о того по-сиротски жалостно она выглядела.

У Степана при виде дочери из груди совершенно неожиданно исторгся горестный вопль. С ним сделалась даже легкая истерика. Понадобилось время, чтобы привести его в чувство.

— Дочура! — выл, комкая клобук, и мажа по щекам сопли, Степан. — Сиротинушка моя жалкенькая! Не припас я тебе на черный день копеечку! Кровинка моя единоутробная!

— Как трогательно… — отводя глаза в сторону, сказал Нарышкин. — Вот она, сила искусства!

Терентия решено было сделать средней руки купчиком. Он был облачен в новый, мышиного цвета сюртук, палевый жилет с массивной «золотой» цепью, свисающей из кармана, и глянцевые смазные сапоги.

Антон-Аскольд удовлетворенно кивнул головой и стал ерошить дядьке волосы.

— Ты что это, баклан, удумал? — ощетинился Терентий.

— Надобно сперва взмохрявить, а потом слегка маслицем покропить и на прямой пробор-с. Борода у вас вполне, так сказать, «алажен франсе», а вот с головой надо что-то менять. Не желаете, пробор можем сделать «брекосе» — на лоб, или стрижку «а ля капуль»…

— Это тебе надо с головой что-то менять! Парикмахер — по баням баб завивать!

— Не хотите «капуль», давайте, по крайности, усы ваши на папильот возьмем.

— Я те возьму! — пригрозил Терентий. — Я те так в шею возьму!

— Бунт на борту? — зарычал Нарышкин. — Ну-ка стой смирно! Тысяча чертей!

Он сам смазал голову Терентия маслом, расчесав его волосы на купецкий пробор. Дядька стоически снес такое надругательство над собой, решив, очевидно, что принять «позор» из рук барина не так обидно.

Аскольд-Антон хмыкнул, увидев результат, но возражать, не стал.

— Не желаете «брекосе», можно было бы и «андулясьон», — буркнул он в сторону.