Страница 24 из 28
– Зато у тебя есть мы! Хочешь, я прочитаю стихи на испанском языке? – спросил Николя.
Судя по выражению на моем лице, он понял, что я ему не верю.
– Он правда знает! – кивнул Захар.
Николя улыбнулся и прочитал строки, пропитанные страстью, болью и гневом. Я не знала ни единого слова по-испански.
– Как ты считаешь, – спросил меня Николя, закончив декламировать, – о чем страдал поэт? Не думай, говори!
– О луне, страхе и ненависти.
– Это стихи Гарсиа Лорки в подлиннике. Сонеты о темной любви!
Николя продолжил по-русски:
– Мне правда стало легче, – призналась я.
– Dum spiro spero.[4] Тебя проводить? – спросил Николя.
Я вдруг покраснела и обрадовалась, что вечер скрыл мой румянец.
– Автобус сейчас подойдет.
Захар и Николя на прощание протянули руки, а я дала свой мизинчик, который они по очереди пожали.
У нас в Чечне нельзя дотрагиваться до руки чужого мужчины, это стыд и грех, но мы ведь просто друзья, и я мгновенно придумала компромисс.
От Захара веяло надежностью и спокойствием, а Николя был мне ближе по духу, веселый и заводной. Он успел рассказать, что не любит бумажные книги. Читает только в интернете.
– Бумажная книга живая! Электронная – мертвая, – возразила я.
– Электронная книга компактная, а бумажная – пыльная, – отбил удар Николя. – У меня аллергия на пыль.
– Тогда не пользуйся туалетной бумагой, а то будешь чихать! – пошутил над ним Захар.
Николя отправил мне на прощание воздушный поцелуй. Смеясь, я села в автобус, увозивший меня в комнатку, где мяукали кошки.
Переезжала я с Женей-водителем. Ребята прийти не смогли – уехали на стройку, где требовались сезонные рабочие. Женя, несмотря на то, что это не входило в его обязанности, помогал мне таскать тяжести и не попросил за это ни копейки.
В доме Нины Павловны он носил со мной мешки и коробки на чердак по узкой деревянной лестнице, извивающейся подобно лиане.
– Спасибо тебе! – без конца благодарила я его.
Если бы не этот русский парень, бескорыстно творящий добрые дела, моя жизнь окончательно бы превратилась в ад.
Хозяйка даже не подумала пожалеть нас после переезда, и в два часа ночи на чердак донеслись ее крики:
– Эй, вы! Сюда! Живо! Мне надо взбить перину.
Сонная, со свечой в руках, я спустилась по лестнице:
– Почему вы не спите? Сейчас глубокая ночь.
– Работай давай, – ответила Нина Павловна. – Подъем в пять утра. Могу разбудить один раз ночью, если спина затечет и понадобится перестелить постель. А кому не нравится, могут проваливать из моих владений.
Возразить было нечего. Я поняла, что мы обречены.
– Почему подъем так рано? Когда же нам спать?
– Отбой в полночь! – отчеканила бывшая надзирательница.
Вереницей потянулись дни рабства. Единственным просветом оказалось предложение Эльвиры справить мой день рождения перед ее возвращением в Москву.
Вырваться от Нины Павловны было практически невозможно, но мне удалось.
Мама осталась ухаживать за инвалидом.
Тетушка Юлия с дочкой накупили продуктов и накрыли стол.
– Тебе исполняется двадцать лет! Такое бывает только раз в жизни, – радостно щебетала Эльвира.
– Много раз думала, что я до него не доживу. Мне в каждом месяце можно справлять день рождения.
– Будем пить шампанское! Есть рыбу и птицу! – веселилась Эльвира.
Мне было неловко, но от шампанского я сразу отказалась:
– Лучше налейте мне воды, иначе я буду выливать спиртное под стол.
– Как ты можешь?! – расстроилась Эльвира. – Что заставляет тебя так неразумно поступать?
– Я не пью алкоголь.
– Ну конечно! – усмехнулась Эльвира. – Еще ты одеваешься, как вдова моджахеда, носишь поневы, развевающиеся, словно черные паруса. Жуткий образ дополняет несносный платок. Никогда не поверю, что тебе самой это нравится.
По правде, я и сама не знала, нравится мне так ходить или нет. Надевать балахоны и платок стало привычкой за долгие годы войны. Таковы знаки моего отличия, я – другая, я – видела смерть. Почему мне нельзя одеваться, как принято в Чечне, даже если этого никто не поймет?
– Жизнь проходит мимо тебя! – продолжала Эльвира. – Ты умираешь! Ты знаешь, что бывает с созревшим яблоком? Оно падает на землю и засыхает. Ты без парня. Это не только для чеченской культуры, где в пятнадцать выдают замуж, это уже даже для русской культуры неприемлемо.
– Все равно не буду пить шампанское, – ответила я.
– Ослица! – сказала про меня тетушка Юлия.
Эльвира подошла поближе и всплеснула руками.
– Неужели ты еще девственница?! Вот так позор! В двадцать-то лет!
– Конечно, она девственница, – подтвердила ее догадку тетушка Юлия.
– Как же трудно тебе будет! – Эльвира неодобрительно покачала головой.
Как будто я без них не знала, что, оказавшись между традициями и верованиями разных культур, жить непросто!
Каждый человек находится в определенном сообществе и живет среди устоявшихся в семье ценностей. Мало кто владеет своей судьбой, строго подчиняясь законам и правилам. Даже те, кто имеет мнимую свободу, знают, что отношения между мужчинами и женщинами подлежат контролю со стороны старшего поколения.
– Что ты молчишь? – Эльвира ждала ответа.
Не дождавшись разъяснений с моей стороны, она внесла предложение:
– При первом знакомстве ты настойчиво говорила про свои дневники. Что издать их – дело всей твоей жизни. Вот что я подумала. Может быть, тебе переспать с каким-то издателем? Почему бы нет? Я бы переспала!
Внимательно разглядывая пятидесятилетнюю грузную женщину, я поняла, что в приоритете у нее всегда идеи о сексе.
– Каждый сам выбирает путь, – примирительно завершила я разговор, отправившись на кухню к тетушке Юлии.
День рождения прошел мирно. Бутылку шампанского выпила сама Эльвира, сетуя на мою невинность. Я ела фруктовый пирог и пила зеленый чай. Затем дальние родственники торжественно вручили мне духи и денежную купюру.
– На паспорт! – сказала тетушка Юлия.
Я поблагодарила.
Если прибавить эту сумму к тому, что я выручила за сережки, сдав их в ломбард, и купюрам, по-дружески подаренным мне Захаром и Николя, не хватало совсем немного: примерно сто долларов.
Эльвира и Юлия, знавшие о моем существовании только по редким письмам, верившие целое десятилетие, что я погибла под бомбами, приняли меня у себя, накормили, да еще сделали подарок. Их картина мира не должна тревожить мое сердце. Все, что я могла испытывать взамен, это – благодарность.
Откланявшись, я поспешила к матери: у Нины Павловны был банный день.
Купание происходило так: сгибаясь в три погибели, мы подкладывали клеенку под женщину, весившую сто двадцать килограммов и категорически не желавшую купаться в ванной.
Нина Павловна нагишом возлежала на родной перине, на прочной плотной клеенке, а рядом стояли ведра с горячей водой и таз – с холодной. Мама намыливала Нину Павловну мочалкой, а я тут же обтирала чистой губкой, тщательно собирая воду с ее дородного тела.
– Трудиться! Не зевать! – покрикивала Нина Павловна, отпуская в наш адрес оскорбительные эпитеты.
В наши обязанности входило купать больную три раза в неделю.
3
Федерико Гарсиа Лорка. «О, шепоток любви глухой и темной!». Перевод А. Гелескула.
4
Пока дышу, надеюсь (лат.).