Страница 10 из 28
– Где сексуальная революция? – полюбопытствовала я.
– На крыше моего дома!
Мы посмотрели вверх и поняли, что пенсионерка в общем-то права.
На ее крыше сидели два пушистых клубка, один из которых, более массивный, схватил другого зубами за холку.
– Насмешили! – сказала мама. – Отчего же кошкам не заняться любовью?
– Любовью?! – Клавдия Петровна побагровела, надув обвисшие щеки. – Любовью?! Вы так это называете?! Это же пидорасы блохастые!
– Не ругайтесь! – попросила я.
– Святые угодники, Царица Небесная, дайте мне сил! Как же не ругаться?! Как не ругаться, люди добрые?! Вы видите большого трехцветного кота? Это Вова. Мой кот-гомосексуалист! Отвратился он от пути Господа, окаянный, пошел по кривой дорожке. А тот маленький, что жалобно пищит, невинное дитятко, отроду шести месяцев, по имени Тихон! Не смей насильничать! Не смей, пидорас проклятый! Уголовник! Паразит! – Последние слова были обращены к Вове, коту с наглой круглой мордой.
Взывать к морали трехцветного гея с хвостом, похожим на флаг, оказалось бесполезно: зажав тоненько мяукающего Тихона между трубой и стоком на крыше, Вова продолжал развратные действия без малейших угрызений совести.
– Прямо власть и народ! – сказала мама. – Народ истошно пищит, а власть наслаждается!
– Эх, – махнула рукой Клавдия Петровна, – не спасла я Тихона от синюшной ориентации! Ведь понравится ему, чую, понравится секс нетрадиционный! И будет он потом с другими котятками это проделывать.
Подобрав с мерзлой земли вилы, соседка поставила их в угол деревянного прогнившего сарая и ушла.
– Наверное, нальет себе корвалол, – сказала мама. – А может, чего покрепче хлопнет.
Мы постояли еще немного под разлапистыми елями и вошли в дом.
Под вечер к нам постучала заплаканная Клавдия Петровна.
– Поесть дадите? – спросила она.
– Добро пожаловать, – пригласила я. – Не разувайтесь, пол бетонный.
– А то я не знаю, чай, не первый год в этом лесу… – Пенсионерка ловко проскочила в комнату и плюхнулась перед телевизором.
– Сейчас вареники с картошкой будут, – сказала мама. – Не волнуйтесь, покормим.
Клавдия Петровна улыбнулась.
Пока я замешивала тесто, а затем раскатывала его на тонкие пласты, Клавдия Петровна рассказывала новости.
– Представляете! – шумела она, как камыш под ветром. – Опять два убийства! Второго декабря были убиты два подростка, а пятого – женщина и малыш! Надо запирать двери и молиться Господу!
– Часто такое в городе? – спросила мама.
– Да. – Клавдия Петровна судорожно вздохнула.
– В Грозном десятки людей исчезали бесследно каждую ночь. Никто потом даже трупов не находил.
– У вас тоже орудовали маньяки! – сделала вывод пенсионерка.
Поглощая вареники, она нахваливала мой сотовый телефон, которым я совершенно не умела пользоваться.
– Однажды выиграете в лотерею, а затем сможете купить себе дом рядом со мной… – размечталась Клавдия Петровна. – Тогда бы я каждый вечер приходила к вам на ужин…
– Было бы неплохо, – поддержала ее мама.
За всю жизнь я купила лотерейный билет только раз, но это было очень давно.
Созвездия сверкали на шелке темного неба, когда мы пошли провожать нашу гостью.
– Почему в детстве мы смотрим на звезды, а потом перестаем? – спросила я маму.
– Потом некогда! – отрезала она.
Через несколько дней я снова поехала в газету «Экватор». Главный редактор была на месте. Это оказалась коротко стриженная женщина по имени Анна, похожая на паренька. Она курила сигареты и ругалась матом. Выяснилось, что коллеги подстроили ей неприятности. Якобы случайно они «перепутали» несколько предложений в серьезной статье. Текст был о жестоком убийстве: вернувшийся домой глухонемой мужчина обнаружил исколотые ножами тела супруги и двух малолетних детей. Анна тряслась, плакала и курила.
Я утешала ее как могла и неожиданно вспомнила слова Донжуана-Кирилла: «Редактора мы все равно уберем!»
Анна рассказала, что в соседнем городе орудовала группа студентов: они нападали на прохожих, но не забирали мобильные телефоны, кошельки или сумки. Их интересовали только карманные деньги. При этом главным для преступников было убийство. Они убили тринадцать человек – пенсионеров и подростков. Свои действия бандиты называли забавой. Их общий «заработок» составил всего лишь тысячу рублей. Они лишали людей жизни ради игры. Анна заинтересовалась этим делом, однако расследование пришлось прекратить: один убийца оказался сыном местного банкира. Ее предупредили, что убьют.
Я слушала Анну в кабинете, где перегорела лампочка и водоэмульсионная краска бахромой отслаивалась от бетонных стен. Свет проникал сюда только из коридора.
Внезапно забежала женщина-завхоз:
– Кто-то проник в кабинет директора!
На ее крик из других помещений выбежали сотрудники, заохали от возмущения, а Донжуан-Кирилл громко сообщил, что он этого не делал. Хотя в прошлый раз я видела у него «потайной ключ», открывающий все двери в редакции.
Стало очевидно, что мои попытки связать себя с миром журналистики обречены на провал.
Из Грозного так и не прислали документы. Я звонила туда ежедневно, а проректор бубнил в трубку:
– Ничего не отдам! Я русским не помогаю! Бросайте учебу!
В родной город мы решили не возвращаться.
В Ставропольском университете я посещала лекции. В высотном здании, где они проводились, лифт был сломан. От тахикардии я задыхалась, мне приходилось останавливаться на каждом лестничном пролете и отдыхать. Посещение университета было лишь самоутешением, потому что без документов принять решение о моем зачислении ректор не мог.
Анна, выслушав меня, заплакала еще громче.
Обратно я возвращалась два часа пешком. Не имея доходов, брошенные государством, в отсутствие пенсий и пособий, мы после пережитого ада на чеченских войнах были предоставлены сами себе.
Мама вместе со мной посетила миграционную службу. Размер помощи составил сто рублей или три доллара. Деньги сотрудники миграционной службы нам пообещали, но не отдали, благополучно сунув сто рублей в собственный карман.
Если бы нас признали вынужденными переселенцами, то поставили бы в очередь на общежитие. Но нас честно предупредили:
– Не признаем! Не положено сейчас упоминать о Чечне.
Умирающие люди, как долгое эхо войны, приходили во сне и звали меня по имени. Нужно было жить дальше без реабилитации и психологической помощи, самой создавать методику для тех, кто страдает посттравматическим синдромом. Пока я размышляла над этим, в доме раздался звонок.
– Я договорилась, – затарахтел старческий голос, – вы должны пойти к Понтию Пилату!
– Зачем? – удивилась я. – Иисус как-то сходил и ничего хорошего из этого не вышло!
– Тьфу ты! – спохватилась тетя Юлия. – Забыла сказать, это прозвище прокурора! На самом деле его зовут Савелий Аркадьевич. Я коньячок попиваю с его падчерицей. Расскажите Понтию Пилату про чеченских аферистов, которые не отдают документы.
И она надиктовала адрес, куда идти.
На следующий день по дороге в газету «Экватор», куда меня клятвенно обещали взять в штат, я заглянула в антикварную лавку. Там было полным-полно вещей: ковры ручной работы, мельхиоровые кувшины, медные подносы, кинжалы и клинки.
– Завтра переезжаю, – сказал старый татарин, хозяин лавки. – В каждом городе только два дня. Вещи продаю или обмениваю. Бартер!
Лицо старца было таким, словно он только что прибыл из аравийской пустыни. Его пальцы перебирали молельные четки.
– Хочу только посмотреть, – объяснила я.
Старик вежливо кивнул и забормотал молитву из Корана. Это была сура «Землетрясение».
«Кто сделает на вес пылинки добра – увидит его; кто сделает на вес пылинки зла, увидит его!» – мысленно повторила я за торговцем.
Мой взгляд остановился на изящном кинжале с рукояткой в виде орла. Меня словно ударило током: я знала эту вещицу. Может быть, она пришла из снов.
– Понравился клинок? – спросил старик.