45-я параллель

Они провели меня вниз по лестнице, после чего мы оказались в коридоре, где пахло нечистотами. Здесь располагались кабинеты директора и главного редактора. На дверях важных персон висели замки, соединяя между собой железные дуги, прибитые кривыми гвоздями.

– Придется подождать! – улыбаясь сообщила мне мэтр журналистики.

Я согласилась и проследовала мимо дверей, выкрашенных в цвет детской неожиданности, в комнатку, набитую с пола до потолка газетами и канцелярскими товарами.

– В коридоре сидеть негде! – сообщила Фима. – Оставить без присмотра стул нельзя. Что плохо лежит – уносят.

Я кивнула, усаживаясь на пластиковую табуретку, какие обычно бывают в летних забегаловках. Кривошеева любезно подала мне чай в граненом стакане. Пока я грела руки о горячее стекло, сотрудницы рассматривали мои удостоверения с грозненских газет и телевидения.

– Ты была редактором в молодежной программе?! – удивленно ахали они. – В разных журналах публиковалась?

– Да, – ответила я. – В одиннадцати по Кавказу. Основное направление – события в Чечне. Иногда пишу стихи, сказки для детей, очерки об известных людях.

Показала статью. Текст им понравился.

– У нас здесь такое творится! – разоткровенничалась Фима. – Наш коллега по прозвищу Донжуан пригласил меня в кафе. Я пришла, прождала его два часа, а он, сукин сын, не явился. Обманул!

– Ничего, – довольно посмеивалась Кривошеева, – мы ему устроим! Мы ему отомстим!

Они полчаса придумывали, как бы проучить несостоявшегося любовника. Затем Фима полезла под стол к батарее, где сушилась ее промокшая обувь. Сапоги оказались без стелек и с огромной дырой на подошве.

– Пятку кто-то пробил… – озадаченно сообщила Фима.

Женщины начали гадать, кто в редакции это сделал. Выяснилось, что ключ есть у Донжуана!

– Мы курнем и выпьем водки для согрева! – решили они.

И ушли, заперев комнату, а я вышла в пустой коридор: ждать главного редактора больше было негде.

Побродив по лабиринтам коридора, я обнаружила дверь с табличкой «Реализация». Оттуда доносилась арабская музыка и цоканье каблучков. Внутри крохотного помещения танцевала женщина. Узнав, в чем дело, она пригласила меня отдохнуть на сваленных в углу коробках, заменяющих стулья. Мы начали шутить о том, как переводятся имена с разных языков мира. Брюнетка сообщила, что ее имя «Мия» с древнегреческого переводится как «Упрямая», а я сказала, что мое прозвище «Фатима» звучит как «Волшебная».

В этот момент к нам забежал заместитель редактора.

– Кирилл, но все называют меня Донжуаном, – представился он.

Он предложил кофе. Гремя чашками, Мия громко поинтересовалась при шефе, как меня лучше называть – Полина или Волшебная ночь?

Я ответила:

– Волшебная ночь, раз вы так любите арабские напевы.

Они оба покраснели.

После этого Кирилл велел брюнетке замолчать и выгнал ее мыть посуду в туалет, а мне сказал:

– Вы ничего не знаете! А я вам расскажу! У нас в редакции черт знает что творится! Мою жену и еще двух сотрудниц выжили самыми изощренными способами. Беременную супругу заперли и ушли! Как раз были выходные. У нее ни телефона, ни ключа. Сидела голодная, пока я искал ее по моргам и больницам. А бывает, портят материал или дерутся. Запомните: кто будет улыбаться, тот подстроит гадость или уже подстроил!

Кирилл не зря об этом сообщил. Через пять минут выяснилось, что два часа назад звонил главный редактор и все сотрудники в курсе, что начальство сегодня не придет и встреча отменяется.

В «Пассаж» я шла довольно грустная и по дороге встретила маму, упорно продолжавшую искать работу на рынке.

– Услышав, что мы из Чечни, сразу отказывают! – пожаловалась она.

Вместе мы вошли в торговый центр, где на первом этаже продавались школьные принадлежности. Я купила две ручки и три тетрадки, разменяв таким образом крупную купюру. Мама начала рассматривать в соседнем отделе женские кожаные сумки. Пока она советовалась с продавщицей, я столкнулась с бабулей интеллигентного вида, в белом шерстяном платке, которая неожиданно оперлась на мое плечо и сказала:

– Сердце!

– Вам плохо? – взволновалась я. – Нужна помощь? Воды?

– Мне уже лучше, – ответила бабуля.

Через несколько минут после того как мы вышли из торгового центра, я решила пересчитать сдачу. Сдача, как оказалось, украдена.

– Как?! – в ярости закричала я. – Карман был застегнут на змейку! Он и сейчас застегнут! Все деньги лежали внутри!

– Вот черт! – выругалась мама. – Проклятое место!

Мы вернулись к продавщице, но та ничего не видела, а бабуля благородного вида испарилась.

– Это ты виновата! – причитала мама по дороге в домик-конюшню. – Нечего было помощь предлагать! Ты же знаешь, что в России происходит!

Из-за кражи я сильно разнервничалась, мама же просто рыдала. Чтобы ее развеселить, я спросила:

– Ты помнишь, как тебя обокрали в Ростове-на-Дону?

– Что?! – вскричала мама.

– Когда ты стояла в очереди за молоком.

Это была старая история. После Второй мировой с едой в стране были постоянные перебои, поэтому выстраивались очереди за хлебом, маслом, молоком и крупами. В ожидании продуктов с талонами в руках дрались и ругались врачи и дворники, воспитатели и прачки. В кармане сарафана у мамы лежала расческа. Воришка, возликовав, что нащупал кошелек, крепко сжал добычу, но поранил руку о колкие зубцы и взвыл. Оказалось, что воровством занимается известная в городе педагог. Моральный упадок никуда не исчез и через десятилетия. Наоборот, лихие девяностые подстегнули население к мошенничеству и жуликоватым проделкам.

Расстроенная, мама вышла во двор рубить сосульки. Это были не обычные мелкие ледяные копья, которые иногда срываются с крыш и убивают людей. Нет! От перепада температур сосульки превращались в настоящие сталактиты размером до одного метра. Крыша от сосулек трещала, а дом все плотней прижимался к земле.

Соседи выглядывали на стук.

– Узнаю, кто спер миску у бездомных собак, отрублю руки по шариату! – орала мама, стуча топориком по сосулькам.

Милиционер, воевавший в Чечне, услышав угрозы, быстро засеменил прочь.

Успокоение приходит вместе с усталостью.

После обеда мама отправилась спать, а я сидела и вклеивала в дневник листовки. В Ставрополе было море листовок, и ветер носил их, как мусор. На одной из них, с портретом Че Гевары, сообщалось:

Долой власть, не способную обеспечить безопасность!

Верните народу отобранные льготы!

Верните народу право собраний, выбора и свободного волеизъявления!

– Гомосеки! Пидорасы окаянные! Геи! Голубятня пушистая! – Безумный крик пенсионерки Клавдии заставил нас выглянуть утром в окно.

Я и мама жили в конюшне, конечно, вовсе не потому, что наша фамилия Жеребцовы. Слегка подремонтированная в период сталинских инноваций, бывшая конюшня стала нашим временным жилищем вместо квартиры, разбомбленной российской авиацией в Чечне.

Соседка металась по двору и царапала сломанными вилами хрустящий морозный воздух, словно стремясь запустить рогатину прямо в небеса.

– Ах ты, насильник шелудивый! – истерила пожилая женщина. – Оставь в покое невинное дитя!

– Надо выйти, – сказала мне мама. – Без «скорой помощи» здесь не обойтись.

– Убери когти! Не кусайся! Не лишай невинности, засранец! – Клавдия Петровна бросила вилы вверх, и они, ударившись о крышу, отскочили обратно.

Мы вышли на улицу. Пенсионерка рыдала в голос.

– Что вы кричите, уважаемая Клавдия Петровна? – спросила я. – Вам плохо?

Соседка посмотрела на нас, как на врагов.

– Еще спрашивают! – возмутилась она, вытирая слезы порванной варежкой. – Совсем из-под платков мира не видно? Приехали из своей Чечни и не соображаете, что на русской православной земле происходит?!

– А что происходит? – удивилась мама.

– Сексуальная революция добралась до нас! – завопила седая женщина, замахав руками так воинственно, что мы предпочли отскочить.