Рывок в неведомое

– Что вы, товарищ командир!

По докладам трех остальных караульных за время дежурства ничего подозрительного не произошло. Голикова это не успокоило, а насторожило. То была древняя, примитивная, но часто удававшаяся хитрость, когда противник затаивался, притворяясь, будто его поблизости нет.

Ночь была безлунной. Подсвечивал, поблескивая, весенний грязноватый снег. Голиков вышел на окраину села, забрался на невысокий Казачий холм. Увидеть с него можно было немного. Зато было замечательно слышно. Сидя на прошлогодней траве, которая проступила из-под растаявшего днем снега, Голиков начал различать осмысленные звуки.

Заскрипела дверь. Донеслось шумное шевеление, разом застучало множество твердых копытец – проснулось напуганное овечье стадо. Зло залаяла собака и тут же умолкла.

Голиков замер. Человек, разбудивший собаку, мог быть знакомым, а то и просто своим. Что, если пса отравили? Нет, наверное, он успел бы скульнуть.

Голиков вслушивался во все это и запоминал, чтобы завтра уже отделять привычные звуки от новых, нечаянных. И еще он с грустью подумал, что находится в глухой обороне и полностью зависим от того, что изобретет Соловьев.

Неожиданность

По обыкновению, ровно в полдень Голиков пришел домой.

– Обед готов? – с порога спросил он.

– Давно все готово, чтобы вас, Аркадий Петрович, не задерживать, – ответила Аграфена.

Она говорила ему «вы», если была чем-нибудь недовольна. Сейчас ее обидел сам вопрос. Еще не было случая, чтобы она вовремя не накормила квартиранта. На столе уже стояли соленый хариус, кислая капуста, клюква в мисочке. Пока Аркадий Петрович пробовал рыбу, Аграфена принесла щи в чугунке. Голиков съел две тарелки. Аграфена вышла на кухню и вернулась с большой сковородой котлет и жареной картошкой. Голиков, продолжая думать о чем-то своем, съел все котлеты. И только тут спохватился:

– Чего это я? Вроде и есть не хотел.

– Батюшка ты мой Аркадий Петрович, – всплеснула руками Аграфена, – ты ведь, как бычок мой Миша, целый день ходишь. Кушай на здоровье. Я еще сковороду пожарю. Мяса много. (Голиков ничего не ответил.) Да что с тобой сегодня? Письмо плохое из дома получил? Или по службе неприятности?

– Да нет. Про Соловьева все думаю. Понять бы, что он за человек!

– Да ничего в нем, Аркаша, особенного нет, – ответила Аграфена, составляя грязную посуду. – Росту он пониже твоего. Волосом потемней. И в плечах не больно широк. А сила в нем медвежья. Бывало, в охапку сгребет…

– Кто сгребет?!

– Здрасте. Ты же про Ивана спрашиваешь?

– А ты его откуда знаешь?

– Что с тобой, Аркаша? Да вон его избушка на одном боку стоит. В школе мы с ним за одной партой сидели. А когда подросли, он ухаживал за мной. Так-то ничего, хороший парень был. Семья большая, жили небогато. С чего он в бандиты подался, до сих пор не пойму. Кабы его на Черном озере не арестовали и не повезли неизвестно зачем в Ачинск, он в тайгу, может, только шишковать и ходил бы. – И Аграфена понесла тарелки в кухню.

«Как же я мог позабыть, – ошеломленно думал Голиков, – что Соловьев жил в Форпосте?!»

Аркадий Петрович поднялся и тоже вышел в кухню.

– Ты что, влюблена в него была? – подозрительно спросил он, останавливаясь на пороге.

– Не только влюблена – я с ним чуть было не обвенчалась. Арестуешь меня за это? Тоже отправишь в Ачинск? – с вызовом спросила она и плеснула горячую воду из чугунка в таз.

Но ехидное замечание Голиков пропустил мимо ушей.

– А чего ты не пошла за него замуж? Или он тебя не любил?

– Почему?! – обиделась Аграфена. – Любил. Я хоть и не красивая, а в девках отчаянная была. Кому хочешь голову задурить могла. А поломалось всё из-за моей глупости. Поссорились мы, я и крикнула: «Чтобы ноги твоей в моем доме не было!»

Думала – через день-другой прибежит, куда денется. Знал ведь, что я его люблю, и сам любил. А он взял да назло мне и женился.

– Жалеешь?

– Жизнь свою бессчастную жалею, – ответила Аграфена, замешивая в кадушке тесто, чтобы испечь утром хлеб. – И за красавца своего вышла потому, как было все равно за кого… И Ваньку при этом ждала. Думала, прискачет, прыгну к нему в возок в чем стою – и хоть на край света!

А встретились уже после войны, когда ваши его отпустили. Смотрю: вроде Ванька мой, а глаза жесткие, чужие. Напомнила, как гуляли, как целовал он меня, какие слова говорил. Он глазами одними усмехнулся. То ли моей глупости, то ли нашей с ним общей.

Я и тогда еще была готова к нему в возок. А уж когда он сделался разбойником, помолилась Богу, что я не с ним, хотя со мной он, может, и не стал бы таким.

– А ты ведь и сейчас его любишь, Аграфена.

– Люблю. Только того, прежнего. Потому как в моей жизни больше ничего хорошего не было. А теперешнего ненавижу! – Она всхлипнула, быстро прошла к себе в комнату и грохнула дверью.

Через полчаса, когда Голиков уже надел шинель и стоял в дверях, появилась Аграфена. Лицо ее было хмуро, но спокойно.

– Ты, Аркаша, вечером на службе не задерживайся. В гости пойдем.

– Это к кому же? – Его здесь в гости никто не приглашал.

– К Анфисе Фирсовой. Подружке моей.

– А я-то здесь при чем?

Аграфена помолчала и произнесла очень тихо:

– Она долго у Ивана гостевала. Порасспросишь ее кой о чем, чего тебе надо.

Голикову от внезапного волнения сдавило горло.

Анфиса

Анфиса их ждала. В зале был накрыт стол: соленые грибы, соленая рыба, холодная медвежатина, взбитое масло кедрового ореха, похожее на сливочное, источавшее тонкий запах кедровой смолы, творог и мед в мисках.

– Анфисушка, знакомься, мой квартирант, – сказала Аграфена. – Зовут Аркадий Петрович.

– Очень рада. – Анфиса протянула свою ладошку лодочкой.

Ей было года двадцать два. Что сблизило их с Аграфеной? Анфиса была красива и знала это. Волосы не прятала под платком, а носила туго заплетенным венчиком. Голиков сразу вспомнил: как мама. И что-то теплое шевельнулось в груди. У Анфисы было разрумянившееся от волнения и хлопот лицо, которое вдобавок оживляли веселые, темные, полные ожидания глаза. Это ожидание делало взгляд таинственным и глубоким.

– Прошу прямо к столу, – радостным, певучим голосом заговорила она, – а то в печи уже все перепрело.

Голиков оказался меж двух дам. И Анфиса шаловливо-капризным голосом спросила:

– Груня, а гость наш не рассердится, если я принесу графинчик? Я его на холод, на лед поставила.

– Непьющий у меня квартирант, – с иронически важным видом пояснила Аграфена. – И на сестру нашу не глядит.

– Ежели они непьющие и вдобавок не замечают нашу сестру, – ответила Анфиса, – то с них за квартиру нужно брать вдвое. – И, не выдержав, прыснула.

– За что вдвое, – притворно обиделся Голиков, – если на посиделки Аграфена не ходит и меня не зовет. А сам я стесняюсь, что прогонят.

– В таком случае я вас, Аркадий Петрович, приглашаю в субботу. А теперь, пожалуйста, кушайте.

Голиков положил всего понемногу на тарелки Анфисе и Аграфене, потом взял себе. Женщины удивленно посмотрели друг на друга: такое им было в диковинку.

Минут десять за столом царило молчание, прерываемое похвалами хозяйке и предложениями положить еще. Наконец Аграфена сказала:

– Анфисушка, мы пришли к тебе по важному делу.

Румянец хозяйки мгновенно пропал.

– По какому? – робко спросила она.

– Аркадий Петрович интересуется Иваном.

Анфиса сделалась еще бледней. Голикову показалось: в доли секунды она постарела.

– Нечего мне рассказывать! – зло ответила Анфиса.

– Расскажи, как ты попала в лес и что там видела.

– Не буду. Что было, то мое… – Она стремительно поднялась и выбежала на кухню.

А возвратилась опять собранная, опять молодая, только в зрачках уже не мелькали смешинки. Она несла блюдо с тушеной бараниной.

Но всем уже было не до еды. Гости и хозяйка нехотя, в полном молчании съели по куску мяса с брусникой и картошкой. Готовить Анфиса была мастерица.