Студент

За день до своего отъезда я с почтамта позвонил на домашний телефон Милы. Подошла мать, я представился и попросил Милу. Мать, наверно, знала про меня, потому что она как-то сразу позвала Милу к телефону, и я понял, что Мила ждала моего звонка.

Мила долго не могла сообразить, куда и зачем я уезжаю. Когда я объяснил, что хочу перевестись на тот же факультет в ЛГУ или в пед имени Герцена, до нее стало доходить, что это надолго, и она после затянувшейся паузы растерянно сказала:

- А как же я?

- Я буду приезжать, и мы будем видеться, - пообещал я, потому что не нашелся сказать ничего другого.

- Ты когда едешь?.. Я провожу, - срывающимся голосом сказала Мила.

- Через час, - соврал я, потому что был уверен, что она примчится ко мне, если скажу, что уезжаю вечером или завтра, и тогда мне пришлось бы пускаться в объяснение с надуманными причинами и врать про бессмысленность наших отношений, потому что они не будут иметь продолжения...

- Так получилось. Я напишу.

Я сказал это торопливо, словно вор, который спешит спрятать "концы в воду", положил трубку и понял, что похоронил едва зародившееся чувство, которое могло вырасти в нечто более глубокое и сильное. Может быть, это была любовь и, может быть, я, в погоне за призрачным журавлем в небе, упустил свою синюю птицу.

Теперь я знаю: ничто не проходит бесследно, и я обрек себя на вечное и щемящее чувство тоски, когда память возвращает меня к тем мгновениям мимолетного, несостоявшегося и потерянного счастья.

Вечером я пошел к дому, где жила Маша Миронова. По дороге зашел на базар и купил розы. В конце лета других более-менее приличных цветов уже было не найти, В Гастрономе на Ленинской я взял бутылку Ркацители. Недавно Маша с Аликом расписались, но на вечеринку по этому случаю я не попал. И сейчас шел, чтобы с опозданием поздравить их с браком, а заодно попрощаться. Я был рад за то, что у Маши все, в конце концов, сложилось. Рад за Алика, который мне казался более симпатичным, чем другие в этой тусовке.

Дверь открыла одна из старух. Старушки, как всегда, сидели на низких скамеечках и делали заготовки. Возле каждой стояло по большой эмалированной кастрюле, а в руках ножи. В двух небольших корзинках лежали грибы, а возле стояли мешки, которые, кажется, вообще не убирались с того дня, как я в первый раз попал в эту квартиру.

У Алика с Машей сидел Вовка Забелин. Мне показалось, что его кривой нос стал еще кривее и как-то вызывающе смотрел в сторону самостоятельно от лица. Моему приходу обрадовались.

- Я думал, уедешь и не попрощаешься, - сказал Алик. - А я тебе акростих написал. Послушай:

Веселым дано веселье,

А грустным дана грусть,

Надуманное безделье

И пыльное слово "пусть",

Шаги в неизвестное чудо,

Косматого солнца мяч

И сокровенная груда

Нежданных надежд и удач.

- Спасибо, Алик! - я был искренне растроган.

- Кислятина твое Ркацители, - сказал Вовка, когда мы пили вино. - Пустая трата денег. Лучше б яблочного принес. Тоже дрянь, но там хоть градусы какие-то.

- Я ж не знал, что тебя здесь встречу, - засмеялся я.

- Маш, может я сбегаю? - Вовка вопросительно смотрел на Машу. - А что? Провожать, так провожать.

Алик молчал, ждал, что скажет жена. Маша как-то укоризненно посмотрела на Вовку; вздохнув, на Алика и вынесла вердикт:

- Из уважения к Володьке.

Она достала из сумочки тридцатку, я тоже добавил тридцатку.

- Вов, не вздумай одно вино покупать. Возьми что-нибудь поесть - какой-нибудь колбасы или там консервов каких, - сказала Маша вслед Вовке, когда тот уже выскочил на кухню.

- А как же Мила? - спросила вдруг Маша, когда Вовка ушел.

- Не знаю! - у меня тоскливо сжалось сердце. - Маш, не трави душу. Здесь вопрос стоит один: ехать или не ехать. Я все взвесил и решение принял.

- Правильно решил. Кому-нибудь можно было бы и не ехать, а тебе сам бог велел. Тебя на это и Зыцерь благословил, - безапелляционно заявил Алик.

- Что вы все со своими Зыцерем. Зыцерь, Зыцерь. Тебя же Мила любит. Как она теперь? - не унималась Маша.

- Я с ней попрощался. Я ей звонил. К тому же наши отношения не зашли настолько далеко, чтобы я был чем-то ей обязан, - жестко сказал я и понял, что затронул больное место Маши. Она покраснела, как-то сникла и больше не проронила ни слова.

- Володь, - укоризненно посмотрел на меня Алик, - Думай, когда говоришь.

- Алик, прости, я не имел в виду ничего, чтобы касалось кого-то еще. Это просто общие слова.

Перед Машей я не стал извиняться, чтобы не усугублять неловкость и чтобы не получилось так, что я намеренно намекнул ей на ее недавнее положение.

- Если в Ленинграде все сложится, я приеду, и все станет на свои места. Время лечит. А за это время много воды утечет. Как говорят латиняне, "Tempora mutantur et nos mutamur in illis "

- Ты, Володя, хороший человек, но в тебе слишком много рационального, - сказала Маша. - Отсюда и твой некоторый цинизм.

Я промолчал. Молчали и Алик с Машей, поняв, что дальше продолжать этот разговор - все равно, что идти по шаткой лестнице: кто-нибудь да сорвется. На этом разговор закончился, и тема была закрыта.

Вовка принес три бутылки портвейна, коляску ливерной колбасы, две банки кильки в томате и большой кулек пирожков с повидлом.

- Ну, Вов, тебя и посылать...Зачем три бутылки-то? - возмутилась Маша. - А колбасы, что-ли, не было вареной?

- Была, но ливерная дешевле.

Маша только покачала головой, а Алик усмехнулся. Он знал, сколько Вовке не дай денег, он сначала рассчитает максимум бутылок, которые можно купить на эти деньги, а уж тогда на то, что осталось, возьмет закуски. Бывало, что на закуску оставалась мелочь на сырок или на соленую камсу по сорок копеек за кило.

Мы выпивали, лениво разговаривали. Только Маша стала рассказывать, что Леран официально развелся с Ликой Токаревой, как он сам появился на пороге и тоже с двумя бутылками вина. Я подумал, что пора потихоньку собираться, и ждал удобного момента, чтобы уйти.

- Лобода-то на Юльке Кречетовой женился, - сказал Леран.

- Да ты что?! - искренне удивилась Маша.

- Там мать чуть с ума не сошла. Она женщина умная и сразу раскусила, что на самом деле представляет из себя Лобода. А Юлька дура. От Лободы мозги заклинило. Он ей уже, когда ходила с ним, изменял, а она делала вид, что ничего не замечает.

- И как же мать согласилась? - спросил я.

- А куда денешься? Единственная дочка. Истерику закатила. Говорит, утоплюсь. Так самое-то интересное: он недавно пришел пьяный, Юлька устроила скандал, а он ей фингал поставил. Пришла мать и вытурила его из квартиры. Теперь он ходит к Юльке, когда матери нет, и выпрашивает прощения.

- Господи, да знаю я эту Юльку, - с досадой сказала Маша. - немного покочевряжится и простит. Зинаиду Александровну жалко.

Мне совсем стало скучно, и я собрался уходить, но пришел Валерка Покровский и мне пришлось для приличия еще немного посидеть. Затем я тепло со всеми попрощался и пошел к выходу. Уже в дверях Маша остановила меня и вдруг нежно поцеловала в щеку, и меня как током пронзило ощущение странного чувства. Это было не дружеское расположение ко мне. Это был поцелуй любящей девушки, но любящей не меня, а того, кто близок ко мне более чем все из этой тусовки. Она все еще любила Юрку. И мне жаль стало Алика.

В очередной раз я отметил способность моего мозга реагировать мгновенным сигналом на тончайшие внешние раздражители...

На следующий день я зашел попрощаться к Юрке. Наталия Дмитриевна даже чуть прослезилась и просила их не забывать, а Юркин отец, Петр Дмитриевич, неожиданно для меня вылез из своего кабинета-спальни и, пробубнив что-то вроде "желаю успехов", пожал мне руку. С Юркой мы попрощались дружеским и искренним объятием.

Вечером я уезжал в город Петра I, который назывался Ленинград.