Страница 4 из 112
Смертная тоска охватила тогда душу Озолиня, но виду на людях не подал. Одинца он решил перед боем не беспокоить, а, переговорив с балтским воеводой, приговорили они снять с центра и сдвинуть на фланг две сотни балтских мечников, уроженцев приморских краев, что дрались отчаянно, потому как больше всех страдали от разбойничьих набегов свеев и норгов.
Переговорив с воеводой и все расставив по местам и на плане, и в душе, вернулся Озолинь в свою палатку. Да только не спалось лазутчику. Вызвал он к себе советчика, тайного друида, и говорил с ним некоторое время. После чего отпустил и долго сидел на кровати, вертя в руках записку и размышляя, в то время, как его люди разыскивали по всему лагерю Ивара. Тогда таинникам уже было известно, откуда взялся предательский голубь. Но так и не нашли нигде в лагере рыжего разведчика, и сон сморил Озолиня. Никому и не ведомо, о чем думал в ту ночь старшина балтских таинников, какими словами поминал Ивара и поминал ли вообще. Но именно той ночью кто-то отравил русинских таинников, а пришедший день не суждено было пережить и самому Озолиню.
- Крепко осерчал я тогда на тебя, сынок, - усмехнулся Одинец и почесал в затылке, а Ивар опустил очи долу. - А все-то оказалось иначе. Эх, кабы только знать заранее...
ГЛАВА 2
МИСКА С ВОДОЙ
- Честно говоря, я тебя тут уже давно в гости поджидаю, - невесело усмехнулся Птицелов, и Ян вдруг впервые увидел, что зорз скоротечно и как-то безнадежно, обреченно постарел. В висках Сигурда все требовательнее пробивалась ранняя седина, лицо было усталым, чуть ли не изможденным. Казалось, старшина зорзов только что вернулся из тягостного и опасного путешествия, в котором пространствовал чуть ли не всю свою жизнь, и вот теперь увидел, что домашний очаг остыл, дом разрушен врагами, а соседи его подчеркнуто не узнают и при встрече опасливо отводят взор.
Но не было у Сигурда никакого дома, не было и очага в нем, и соседей он себе никаких не обрел - лишь только одни слуги были рядом с ним, преданные и самоотверженные как собаки, и столь же бесполезные, если дело касалось тихой беседы и простого человеческого тепла и отдохновения. А может, все это тоже было, но не хватало лишь одного - самого Птицелова, всю жизнь стремящегося к Одному, забывая о Многом или попросту - больше ничему не придавая значения.
Ян молчал. Руки его были крепко скручены за спиной, и сейчас он чертыхался про себя от злости и горькой досады. Коростель вовсе не ожидал так скоро попасть в плен, не успев фактически ничего - ни Руту освободить, ни с врагом посчитаться. Хотя в душе он, возможно, лукавил перед самим собой: Коростель догадывался, что Птицелов ждет его, предполагал - зачем, и эти смутные догадки вперемешку с отчаянием и привели его сюда, в стан врага. А его поймали на крючок, точно рассчитав наживку. Последнее обстоятельство озадачивало его более всего, хотя миновать этот крючок он не мог и сознательно шел на него, чтобы схватиться с рыбаком в открытую.
За ночь Ян окончательно пришел в себя. Он понимал, что в нынешних планах Птицелова что-то дало трещину, что-то изменилось, и потому зорз был вынужден прибегнуть к последнему средству. Но что могло так измениться всего лишь за несколько дней с тех пор, как он сам фактически предался его власти? И ведь тогда Птицелов все-таки отпустил его? Этого Ян Коростель объяснить не мог, но он чувствовал, что зорз стремится заполучить не просто его, Яна, а что-то особенное в нем самом, нечто, скрытое для самого Коростеля, но отчего-то хорошо известное самому Птицелову. Ему казалось, что развязка близка, но что должно для этого произойти, Коростель никак не мог взять в голову. А прежде он должен во что бы то ни стало добраться до двух человек. Одну из них - спасти. А другого... Прошлой ночью он жаждал убить Молчуна - это, казалось, было сейчас его единственной целью, которой он жаждал с такой ненавистью. Сейчас он уже не был в этом уверен. Получалось, что Коростель просто пришел сюда, как прилетает бабочка - на свет огня, но этот огонь был черен, а его крылья и без того уже обгорели. Развязка была близка, она была совсем рядом...
Ян поднял тяжелую как свинец голову и ненавидяще глянул зорзу прямо в глаза.
- Я же говорил тебе, что ты непременно придешь сам. И, по-моему, ты уже на несколько часов опоздал, а?
- Что тебе от меня надо? - облизнул пересохшие губы Коростель. Птицелов шагнул к нему, рывком поднял Яна с лавки, повернул спиной и ловко разрезал путы невесть откуда появившимся в руке ножом. Затем легко толкнул, так что Ян не удержался на ватных ногах и едва не упал.
- Вот видишь? - услышал он насмешливый голос за спиной. - В лоб мы зачастую способны выдержать все бури небесные и грады земные, но достаточно только слегка подтолкнуть тебя в спину, и любой карточный домик немедленно рушится. В пух и прах! А что и есть такое - Человек, милый мой Ян, как не карточный домик?
- Где Рута? - процедил сквозь зубы Коростель, мысленно оценивая расстояние до зорза и свои силы.
- Она уже в пути, - успокоительно прикрыл глаза Птицелов. - Но ты не беспокойся - скоро уже мы тронемся вместе за ней вдогонку. Ты не рад, приятель? Тем более что твои друзья ведь не заставят себя ждать, верно? Потому надо поторопиться! Вот только интересно знать, как ты умудрился улизнуть у них из-под самого носа? Там же был кобольд!
Ян упрямо молчал, но в глазах его медленно разгорался нехороший огонек. Он и так догадывался: приманку будут вести перед ним, как морковь на шесте перед глупым вьючным ослом, зная, что он пойдет куда следует. Уже зная... Птицелов как всегда был неплохо осведомлен о нем, иначе откуда бы ему знать о Руте? Странно...
- Я никуда не пойду, - наконец прошептал Коростель. Это было неправдой, но сейчас Ян разозлился. Получается, что он опять был вынужден идти у зорза на поводу, просто в этот раз повод стал уже настоящей удавкой, могущей в любую минуту захлестнуть горло смертельной петлей.
- Думаю, все-таки пойдешь, - невозмутимо покачал головой Сигурд. - Когда выслушаешь.
- Когда сели в лужу Кукольник с Коротышкой, я впервые серьезно задумался. Они, конечно, олухи, дурни и притом еще петухи порядочные - им бы только друг перед другом хвост распускать. Одно слово - комедианты! - Это слово Птицелов произнес с особенным презрением, словно эту категорию людей он презирал больше всех иных людских сортов. Но было в этом слове что-то еще, то, чего Коростель не мог пока объяснить.