Наследник

– А я тебе, Сухов, подношение приготовил. Давно поджидал случая, – доносится издалека, однако же очень внятно.

Сколько же хитростей у нечисти?! Больше-меньше стать – к этому я привык. В лампочке затаиться и рвануть ее изнутри при щелчке выключателем – тоже. Дяде Гоше страшный сон подогнать, чтобы тот вскакивал посреди ночи и мчался на балкон по-маленькому. Хорошо, что балкон в хозяйстве наличествует.

– За приличное отношение отблагодарить хотел, – долдонит Петруха. – Теперь все видят, как ошибался. Однако же праздник вниманием обойти – это нам, домовым, не по званию. Не пристало. Заранее не поздравляю, но если завтра не свидимся… С краю под диваном пошарь. Даже вставать не надо, лежи себе, руку опусти и пошарь.

В легко обнаруженной обувной коробке лежит горсть кроличьего дерьма. Не будь там же мелкого крольчонка, чучела, набитого кусками мочалки, которая с месяц назад исчезла из ванной, я бы непременно задался вопросом: откуда оно там взялось? Без чучела я бы никак не смог разобраться – чье именно это дерьмо. Наверняка бы подумал на крысу. Или на миниатюрную такую козочку. Карликовую. Как бансай. Уверен, что у японцев такие есть. Даже молоко дают. Мало, правда, но для гордости самурая хватает.

А был бы выпивши, рискнул бы попробовать какашки из коробки на вкус – а вдруг это кофейные зерна в шоколаде? Обожаю это лакомство, но оно мне не по карману. Не по карману, но очень по кайфу, а ничего, что «по кайфу», от Петрухи ждать не приходится. Однако мог бы на язык попробовать, мог. Лизнуть разок. Раз уж Петруха считает меня доверчивым. А там, не ровен час – подсел бы, втянулся… Если вдуматься, зависимости довольно часто возникают из пустяков. Экзотические ничем не хуже. И вообще, чем одно дерьмо хуже другого?

– Спа-си-бо-пет-ру-ха, – шепчу что есть силы в ту сторону, куда улетела банка из-под табака.

Можно нормально сказать, но мне сдается, что уместнее прошипеть по слогам. Наверное, это как-то связано со змеиной злопамятностью и коварством. Подкорка разыгралась.

– Служу трудовому народу! – доносится из-под комода. Всё так же издалека и различимо.

– Глупо ответил. Не в тему. Зато в образе, – отдаю должное завидному постоянству домового.

Негромко отдаю. Чтобы хуже нынешнего не зазнался.

Подарил бы лучше книгу. Она же – лучший подарок, это даже неграмотные знают. Правда, неграмотным вместо книг часто дарят бесплатные прививки и презервативы. Они далеко не лучший подарок, но всё равно лучше заразы. А по-моему, так книга всё одно надежнее резинки, читать безопаснее. Мне бы сейчас книга точно не помешала. На одну меньше пришлось бы для выравнивания полок покупать. Это же затраты. Словарь какой-нибудь потолще. Китайско-индийский, к примеру. Чудовищный, по моим представлениям, должен быть томина. Возможно, что и все два. Или три? Тяжеленные… Нет, новые книжки – дурная идея. Обе полки рухнут. Прямо мне на ноги.

Лодыжки как по команде напрягаются и, что уж вовсе бессовестно с их стороны, начинают слегка ныть от мнимых ушибов. Приучают исподволь. Оптимизма в лодыжках ровным счетом никакого, очень нервные части тела. Я инстинктивно поджимаю ноги, убираю их с опасного места. В конце концов, так всем нам спокойнее. Имею в виду себя и ноги. К тому же денежка давно закончилась, так что не до книг. А до чего тогда? Кстати, когда подтягиваешь ноги поближе к животу, то меньше хочется есть. Идеальная поза – зародыша. Лежишь бездумно и ждешь, как все нужное начнет поступать извне. Потому как зародыш… себя же, но только спокойного и умиротворенного. Ура!

В полном и беспросветном безденежье может таиться очарование. Случайное. Как страсть в браке по расчету. Лично меня очаровывает кончина понятия «приоритеты». Ненавижу их расставлять. Если только как брюки в поясе, то есть вширь. Так ведь нет! Приоритеты – не портки какие-нибудь, их следует ранжировать! Естественно, мне известно – что правильно, но… к дьяволу судьбу самонаводящейся ракеты!

Хочу по-другому. Правда, долго по-другому не получается. Не выдерживаю. И… добыча презренного металла оказывается по умолчанию вознесенной на верхнюю ступень самых важных дел. То есть превращается из гонимого прочь в самое почитаемое. Испытываю при этом гнусное чувство. Наверное, таков вкус у предательства самого себя. Или у чебурека, купленного на последние. Вкус такой, будто купил с рук, на вторичном рынке.

Стремлению пусть к скудному, но обогащению на верхней ступени приоритетов тоскливо, конкурентов там нет. Да и кому охота сидеть нахохлившись рядом с затеями, заведомо обреченными на неудачу? Все мои знакомые, у кого, казалось бы, можно разжиться копеечкой до зарплаты, как по сигналу получают из какого-то тайного места эсэмэски: «Разбегайся! Ванька на мели, занимать собрался!» Твари. И хозяйка, нюх у подлой старухи на чужие трудности, в такие дни только комнатным холодильником пользуется. Специально. Большой кухонный у нее, видите ли, размораживается. Оттаивает. Моет она его. Потом сушит. Жаба. На плите тоже ничего съестного не оставляет. Помню, из-за одной-единственной захудалой котлеты с пюре такой скандалище закатила! Будто насмерть ее объел. Бывают же люди! К слову: другие две котлеты – это не я, это Дядя Гоша. И суп в тот раз тоже он. Прямо из кастрюли употребил, даже мыть не пришлось. Иногда Дядя Гоша проворен, как ящерица. И так же быстр. Голод не тетка.

Срочным порядком вспоминаю полезные, лечебные для полок слова – «шуруп», «дюбель», «дрель»… И где что из названного может лежать. Дрелью, точно знаю, никогда не владел. До чего же обидны такие открытия. Пошли они к дьяволу, эти полки.

Может, свалить к чертовой матери на Галапагосы? Помнится, как раз Дарвин отметил их удивительную изолированность от остального мира… Удалиться и посвятить себя работе над новой ветвью человечества. Скажем, существо «уныло-галапагосское». Унынье – мой вклад. Но там крупнее ящерицы вряд ли кто водится. И что такого? Целовал же царевич лягушку. Никому в голову не пришло вешать на него ярлык зоофила. А мне пришло. Да, тебе пришло.

Дарвин-Дарвин… Дался он мне сегодня. Может, дата у него какая? Что-то я упустил, не интересовался никогда. Стыдно. Должно быть стыдно. Но нет. Так ведь и не натуралист. Правда, гербарии, было дело, собирал. Или это не натурализм? И вообще, есть в натуре слово такое – натурализм? Пусть будет. Дарвин… Старая умная обезьяна. Не чета мне – молодой, туповатой мартышке с удивительными, прямо-таки замечательными корнями. Надо же, как славно подумал! Если добавить «манерность», «капризность» и «снобизм», то получится портрет вырождающейся аристократии… Мне бы наследство побогаче, и я, видит бог, готов начать вырождаться. Запросто. В настоящий момент мельчание – или всё же истончение? – генов нации меня не волнует. Мельчание, истончение… Какой-то я сегодня нерешительный. Можно сказать, двоякий. Или так не говорят?

«Так даже не думают, обормот».

«Я так думаю, мама. Именно так и думаю».

«Ну-ну…»

«Когда я был маленьким, ты называла меня гугусиком. Откуда взялось это слово? Оно есть в словаре? В каком-нибудь? Хотя бы в гастрономическом? Возьмите трех свежих гугусиков и обваляйте их…»

«Боже, как жаль, что ты вырос».

«Не уходи от темы».

«Извини, но я лучше… пойду».

И ушла. Я же, обваленный в неге валяющийся подрощенный гугусик, остался.

Под одеялом тепло. Это мое собственное тепло, я им никому не обязан. В этом его, тепла, особая ценность. Того, чем я никому не обязан, вокруг меня, в принципе, очень мало. Такие мысли побуждают к особенным стараниям при попытке уснуть – до того она неприятная. Подальше от нее, чур заразу, приходи дрёма-дрёмушка… Я запрещаю себе о чем-либо думать и, как водится, тут же нарушаю запрет: в голову лезет какая-то белиберда. Как всякая белиберда, и эта чертовски навязчива. С какого-то перепугу она касается двери. Казалось бы, простое, заурядное устройство. Никакой свободы действий: мотайся туда-сюда на петлях, и всех дел. Слетишь с петель – подправят, вернут в строй. Недостойна дальше строй держать, – отправляйся дослуживать дверной век тыльной стенкой в дачной душевой. Хорошо, если душевой. Считай, повезло. Вращающимся дверям хуже, их на даче никуда не пристроить. Если не употребили под основание дачи карусель. Тогда есть шанс. Но большинство каруселей доживают свой век, как и вращающиеся двери, – невостребованными. Что роднит их с приверженцами традиций, или, проще говоря, гражданами старой школы. Но о гражданах порой заботятся более гибкие и удачливые родственники. Короче, крутятся двери-карусели на публике вокруг шеста всю свою жизнь, и нет такого, чтобы деньжат срубить на старость, или хотя бы аплодисменты сорвать.