Наследник

Почему двери? Наверное, потому, что забот у дверей – не перечесть. Это вам и погранзастава, и машина времени, если угодно, просто слабое место в стене. Или в сейфе. Или очень сильное, если ты внутри и тебя закрыли. Или ты снаружи, но ключи посеял. Проход – нет входа – есть выход, но не для всех… Шанс, нет шанса… И апофеоз дверного минимализма – рамка. Та, что для досмотра на предмет… предметов, которые не положено при себе иметь. Иметь не возбраняется, а при себе никак. Рамка – это дверь без двери, а по сути – всем дверям дверь. Вот так. А ведь заснуть пытался.

«Можно просто проем…» – вероятнее всего, поскромничал бы я, появившись на свет божий рамкой. Вот такие удивительные фантазии, вот такой я скромный человек. Скромность – это ведь умение держать себя в рамках? Как все переплетено.

Дверью рамку делает человек. Тот, что к ней приставлен. Сама по себе рамка еще не очень-то дверь. Она, как бы это сказать… дверной зародыш. Неполноценка. Что, и такого слова нет? Не верю! Объявля-яю тебя-я словом! А вот и есть теперь неполноценка… А заодно и недоношенка. Это о выброшенной вещи, которая стала мала. Через акселерацию пострадала. Нет, через обжорство.

За каждой «взрослой» дверью, как правило, таится какой-нибудь секрет. Маленький, большой – без разницы. Если умудрился подслушать, то обзор – как бы ни хотелось его расширить – все равно не больше замочной скважины. Даже базедова болезнь не поможет. На мой антинаучный, непросвещенный взгляд, выпученные глаза создают преимущества объемного видения. Завуч в средней школе за угол видела, когда я закуривал. Простите все страдальцы, кого я сейчас задел своим легкомыслием. Отвратительная свинья. Отврасвин.

Однако согласитесь, что самое интересное для постороннего наблюдателя крайне редко происходит напротив двери. Откуда, скажите мне, у одних людей такие вредные для других людей инстинкты? Неужели им не нужны советы? Кто-то же должен помочь этим людям, чем бы они за закрытой дверью ни занимались. И это не инопланетяне!

Ах да, рамка. Какой, помилуйте, секрет может хорониться по другую сторону рамки? Там, куда глаз без напряга запросто добивает? Разве что откровение: «Да вы, батенька, я смотрю, террорист?!» Прямо-таки слышу, как дюжий дядька в форме и с широченными полномочиями, подбоченившись, неприязненно оттопырив губу, цедит эти слова. Но ведь для вас это обстоятельство давно не секрет, если он прав. Да и если не прав – все равно не секрет, по какому пути потечет ваша жизнь в следующие несколько тягучих мгновений. Вас положат лицом в пол и прижмут с такой силой, что губы найдут себя в амплуа присоски. Они жизнью обучены добросовестности, поэтому при попытке вернуть вас в вертикальное положение – «Виноваты, служба, ради вас же…» – издадут стыдный звук: «Чпок!» И вы подумаете, растерянно глядя на влажный отпечаток: «Лучше бы и в самом деле – террорист. Вон как девчонки разочарованно смотрят. И ведь как пить дать, с моего рейса».

Впрочем, «прозрачность» рамки отнюдь не единственный признак, мешающий прописать ее среди дверей. В ней нет замочной скважины. Замочная скважина в двери – первейшее дело! А что, если рамка – это и есть сплошь замочная скважина? Да ну, не может такого быть. Это я загнул. Это меня занесло… на изгибе… Или на загибе?

Человечество не поленилось изобрести врезные замки вовсе не для каких-то утилитарных задач, как принято считать. Устремлением была жажда потрафить публике, неравнодушной к чужой скрытности. И в то же время поднять градус ее любопытства с томления прямо-таки до исступления. Чем уж так надоели навесные, продетые сквозь дужки? Вполне хватало их на все случаи жизни. Особенно добротно такие тяжеловесы смотрелись в союзе с пудовым засовом и берданкой, заряженной солью, у сторожа под рукой.

У моей гипотезы, как и у всякой другой, могут найтись просвещенные оппоненты. В первую голову они вспомнят о грозной «фомке», наследнице берцовой кости поверженного и сожранного животного эпохи палеолита. Сразу отвечу. Буду краток и скромен: рождение врезного замка похоронило нужду в каком бы то ни было инструменте вообще, ибо проще простого стало вышибить дверь ногой. Или молодецким плечом. На худой конец – молодецкой попой. Не очень понимаю, как в последнем случае разбегаться, но после «Минуты славы» верю, что и такое возможно. Нужно всего лишь самоотверженно тренироваться и ясно видеть – сколько денег на кону.

Так я отбросил сомнения. Мне вообще свойственно легко их отбрасывать. Те, кто пасется невдалеке и собирает «отбросы», не жирует, но, мне кажется, и не бедствует. В конце концов, любому неудачнику приятно чувствовать себя человеком широкой души.

«Неужели ты в самом деле так о себе думаешь? Неудачник?»

«Мама, ты недавно сердилась на меня за то, что я вообще о себе не думаю. Полагаю, что мы оба стали свидетелями прогресса. Уместно было бы похвалить сына за то, что внял критике».

«Я же говорю: паяц».

«А вот так обо мне думаешь ты. Согласись, весьма сомнительный домкрат-батут-фундамент для самомнения».

«Домкрат… Что удивительно, самомнения тебе как раз и не занимать».

«Кстати, раз уж затронули тему… Я про “занимать”. У тебя можно перехватить немного пиастров? Паруса подлатать. Тем более что завтра ветер попутный».

«Вот объявишься с попутным ветром, тогда и поговорим».

«То есть шанс всё-таки имеет место?»

«Шанс поговорить, Ванечка».

И всё-таки, замочная скважина…

«Как чушь какая, так тебя не собьешь!»

«То есть не собьешь с мысли. То есть мысль наличествует…»

«Тема. В ней дело. Тема совершенно бессмысленная».

«Ты не дождалась окончания».

«Спаси и сохрани…»

«А ты не торопись».

«Да какая уж спешка. Похоже, окончательно я опоздала… с твоим воспитанием».

«Я прощаю тебя в глазах человечества».

«Какое великодушие! Просто море благородства!»

«Полагаешь, что в семье всего один паяц? Да?»

«Да. И, раз уж ты так настаиваешь, позволь дополнительно в этом убедиться. Что нетленное ты, прости, тужился выдать про замочную скважину?»

«Извольте. Тужусь и выдаю».

Лично я в изобретении врезного замка вижу достижение… пыточного свойства. Разумеется, на фоне представлений о морали, манерах и правилах, выпестованных ханжами, неудачниками и занудами. Ведь это они определили подглядывание и подслушивание – а на кой еще черт нужны замочные скважины? – в занятие, попирающее писанные и неписанные приличия. Даже если дело не в удовольствии или праздном любопытстве – случается ведь, что служба не оставляет людям иного выбора. Мне, кстати, кажется, что некоторые бойцы из тайных окопных линий скрытно гордятся тем, что подсматривают-подслушивают через силу. Буквально с неприязнью к себе и работодателю. Общество, однако, об этом не ведает. Именно по этой причине труды, самой сутью своей склоняющие к предосудительному, не пользуются в обществе уважением, только авторитетом. И еще… Иногда службистам, нагружая их совесть и умножая мучения, перепадает имущество тех, кому не впрок оказывается пристальный интерес властей. Так рождается стихия, где радость сталкивалась со стыдом. Грозовая туча налетает на ветер, движущийся в противоположном направлении и образует смерчи и торнадо. Они с легкостью безвозвратно затягивают тех, кто просто шагал себе мимо.

«Что-то мрачноватая, Ванечка, получилась картина».

«Жизнь такая, мамуль. Скупа на яркие краски. Вообще – редкая жмотина».

«Хочется перемен?»

«Не начинай, пожалуйста».

«Какое же это начало? Это даже не сиквелы с приквелами. Это… стоквел какой-то!»