Наследник

– Гюльчатай, открой ли-чи-ко! – откликается банка гарантированным инфарктом для непосвященного человека.

Так и есть, обнюхался. Надо было в сахарницу сажать. Там бы засахарился. Смешно.

– Петруха, угомонись уже, что ли, со своими бабами!

– Сухов, ты?

– Ступай лесом, зануда.

– Сухов, ты?

– Елки-палки, Петруха…

– Последний раз спрашиваю: Сухов, ты?

– Я.

Дядя Гоша бы сейчас точно влез со своим неизменным «Ты как, сволочь, со старшими разговариваешь!» Он в этой постановке подпоручик Семен. Еще один любитель «Белого солнца пустыни» на мою многострадальную голову. Страшно подумать, что стало бы с моей жизнью, если бы эта парочка на Хичкока подсела.

– Зарина, Джамиля, Гюзель, Саида… Сухов!

– Я, Петруха, я.

Спасибо, что не Абдулла я для него. Вот только чем для меня Абдулла хуже Сухова – толком не понимаю. Наверное, положительным героем быть все-таки приятнее. И выжил, опять же, красноармеец Сухов, что немаловажно и вполне может быть расценено, как шанс пережить коллизию с домовым. Пусть подранком. Не самая плохая, доложу я вам, перспектива. Но хотелось бы лучшей.

– Скажи там, этому бывшему человеку, чтобы не лез…

– Он и не лезет. Нет его дома. Но я скажу.

Буквально слышу как Дядя Гоша ярится: «Это кто бывший?! Кто бывший-то?!» С Петрухой у него свои трудности. Мне частенько приходится «цыкать» на обоих, совестить «Ай-яй-яй…», а то и кулаком пригрозить: «А-та-та! Сейчас кто-то сменит имечко на Пожопеполучаева!»

Оба пакостника в этот момент испытывают нечаянную радость глубокого краткосрочного единения. Они упиваются в ответ на мои недобрые посулы откровенной иронией, не утруждая себя фальшивыми этюдами, будто их проняло.

«Что еще изволят их Высочество? Вы, ради бога, не смущайтесь, все будет исполнено. Как вы изволили… хм… по жопе кто там чего?» Ироды, одно слово.

– Скажи Гюльчатай, пусть откроет личико, – доносится настойчивое из банки.

– Ты же вчера ее видел, я помню.

– Так то вчера! Да и мутный я был какой-то, не своим глазом глядел. Сверить надобно. Наложить образы друг на друга на предмет совпадений.

– Наложить, говоришь?

Петруха чихает, и мне кажется, что крышка банки на мгновение резко вспухает по центру. И опадает тут же.

– Не-а, на резьбе крышечка-то. Добротно делают, поганцы, – себе под нос, почти неслышно воздаю заслуженное изготовителю.

С чего вдруг причислил рукастых иностранцев к «поганцам», сам не понимаю. Зависть, наверное. Вот так странно восхитился. На манер: «Во дают, суки!» Но с голландцами – табачок, вестимо, оттуда – «суки» как-то не склеились. Странно. Никогда, вроде бы, слепо перед Западом не преклонялся. И на будущее в мыслях такого нет. Хотя свалить бы туда – свалил. Но гордым и непреклонным по части непонятого величия своей Родины буквально во всем.

– Ну правда же, Сухов, будь человеком. Пожалей. Порадей другу верному. Я тут от своего чиха чуть не оглох. Инвалид теперь на уши.

– Ты после чего чихнул-то?

– Ну типа после просьбы образ девичий освежить.

– Ладно, – соглашаюсь. – С приметами не поспоришь. Гюльчатай, – говорю командным голосом. На мой взгляд, именно так следовало бы интонировать команды в адрес женщин Востока. – Ну-ка завязывай уже мучить Петруху. Не будь стервой, кажи ему азиатское свое лицо! Я кому говорю!

В банке, я слышу, усиленное сопение, вслед за ним цоканье языком, каким хвалят еду, подманивают чужих собак, не одобряют цену и нервируют храпящих мужей. Об этом я уже сегодня думал, щелчок замка навеял.

– Ну как тебе, Петруха?

– Погоди, не гони коней, дай рассмотреть получше. Гюльчата-ай… А чего это ты прыщавая такая, ёкалэмэнэ? Сухов…

– Ты, Петруха, про гормоны, про половое созревание слышал что-нибудь?

– Да ну… Ты чего… эта… Еще ни того, что ли? Ни разу вообще? Да ладно. Не верю. Сухов, а ты веришь? Она же из этих…

– Верю. Конечно, верю.

– Ну ты, Сухов, чувак… Доверчивый…

– Всё чем могу, Петруха. Рад, что ты оценил. А прыщи вскоре сойдут. Днями. Вот увидишь.

– Угу… Вопрос у меня к тебе, ты уж не взыщи за въедливость: а почему это, спрошу я, она тебя слушается, а меня нет? Сухов, блин. Ну-ка, ну-ка… колись! И с чего бы это прыщам быстренько сойти? Э-э… Ты чего натворил-то, красноармеец! У меня же, можно сказать, серьезные чувства, отношения, а тут прыщи днями сойдут… Вот, значит, ты как с нами? А я-то, дурак! Ах ты…

«Дурак и есть», – с удовольствием вполголоса подтверждаю Петрухину прозорливость.

В банке переполох и «кудахтанье», там явно не до моих откровений. Можно подумать, Петруха и в самом деле внутри не один. Умора. И все же фантазии домового, позволившие вообразить несуществующую компанию, не могут не поражать. Где-то даже завидки берут. Ас. А я с ним так… От легкого чувства вины и накатившей, как ключ к искуплению, душевной щедрости – одариваю Петруху предупреждением:

– Держись крепче, Отелло! Или нет, ты сегодня – Леонов. Нет, с рисованием у тебя плохо, только с художествами… Белка и Стрелка в одном лице!

– Это еще что за пацан с животными? Я все понял… Ё-ё…

Ну, тебе не жи-ить!

– Я зна-аю.

Банка изумительно плавно скользит по растрескавшимся деревянным плашкам. Можно подумать, что она была создана исключительно для таких целей. Подрощённая шайба для игры в хоккей на паркете без клюшек. Удивительный такой хоккей – паркетный. Штучное действо. Однако же другого и ожидать не приходится – фирма! Импортное изделие эта банка. Не какая-нибудь занюханная пачка махры, от одного взгляда на которую в горле начинает першить.

Непроизвольно перхаю. Ловлю себя на мысли, что коль скоро моему горлу дым махорки неведом, а в горле першит, то, значит, и я не лишен воображения. Досадно лишь, что до «прыщей Гюльчатай» я никогда в жизни не дотяну. А до махры «вживую» – рукой подать. Импортозамещение, понимать надо. Не понимаешь – просто поддерживай, доверься. Не доверяешь – сопи возмущенно в две дырки. Кому есть дело до твоего сапа?! К тому же махра – это патриотично. Опознавательный знак завтрашнего патриота – пальцы желтые и табачная крошка, налипшая на губу. А если патриот не курит? Нет, это нонсенс. Как же ему веско ответить, не патриоту, без возможности жестко, картинно затушить бычок в пепельницу. Это же знак: ждите поступка! И вот Крым наш.

Это ария точно не патриота, хотя слог, на мой авторский вкус, удался именно таковым, плакатным, разящим. Мне вообще-то по фигу, однако случилось так, что как-то исподволь я разучился косить под быдло и подыгрывать проверяющим. А такой полезной была привычка!

Собственно, мне и до крымских метаморфоз не докучало несварение от обжорства импортом. Неимпорта тоже не переедал. Скромен, по средствам. Причем в моем случае можно было устроиться и получше.

«И сейчас не поздно, Ванечка».

«Мы же условились».

«Я помню. Но, согласись, так в тему легло».

«Мама!»

«Извини».

Где-то в пыльной глубине под комодом банка долетает до плинтуса. До меня доносится характерный звук принудительной остановки. Петруха, кажется, ойкнул. Нет, это опять разогретое честолюбием воображение. Петруха слишком далеко от меня. Там же, где его занудные причитания и повторяющаяся перекличка –…Хафиза, Зухра, Лейла, Зульфия…

Наверное, для домового я не самый хороший хозяин. Или жилец? А может быть, подопечный? Какая, в сущности, разница. Да нет, наверное, я в самый раз ему подхожу, потому как мой домовой – совершенно сбрендивший перец, если понятно о чем я. Так и есть, ему со мной повезло. Ох, напихать бы Петрухе пчел в портки, вот бы сладенький вышел мужичонка! И как это я набрел на такую лютую фразу?