Наследник

«Понял, манера такая. Ты же знаешь».

«Ну, хорошо. В смысле, ничего хорошего, что до манеры. Почему именно в эту клинику? Не ближний свет, кстати говоря. Сходил бы в психдиспансер, он рядом с домом. Или в кожно-венерологический. Тубдиспансер, наконец. Они вроде все кучно расположены. Бедам такое свойственно».

«Наконец… С такой проблемой в самом деле лучше в кожвен…»

«Так и знала. Какой же ты пошляк неотесанный. С матерью, однако, разговариваешь!»

«Виноват. Пошляк. Свинья. Форменный негодяй. Стыжусь. Больше не буду. Я отстираю. Или хочешь, отпылесосю? Что скажешь?»

«Язык свой отпылесось. И прополи. Кстати, мозги бы проветрить не мешало. А то и отстирать. Так все же? Неужели не замечаешь присущую твоему плану странность? Несуразность, я бы даже сказала».

«Мам, ты не поверишь, но я согласен. В самом деле, странный план. Вроде бы мой, а вроде как не совсем. Я даже на тебя погрешил, но с тобой это как-то совсем не вяжется».

«Да уж…»

«Проснулся и вдруг понял – как осенило, – что именно надо сделать и где. Все будто само собой в голове сложилось. Весь этот, с позволения сказать, розыгрыш».

«Ничего себе определил?! Розыгрыш!»

«Ну да, знаю. Звучит не очень, и вообще шутка с гнильцой, но… От скуки, наверное, такие идеи в голову и приходят. И уже не скучно».

«Значит, проснулся с готовым планом».

«В общих чертах».

«А на ночь ничего недоброкачественного не ел?»

«Давай серьезно: какая теперь разница? Сходил, сдал анализ… И что?»

«В общем-то ничего. Но может, не стоит второй раз идти дурака валять?»

«А чего ему, дураку, делать? Пусть хоть поваляется».

«Он и валяется».

«Ты как всегда… Тебе это так важно?»

«Нет. Но и пятнице нельзя впустую пропасть. Вот я ее и насытил событием».

«Смотри, чтобы не лопнула».

«Я тебя когда-нибудь подводил?»

По моим прикидкам, раз одиннадцать-двенадцать, вряд ли больше.

«Двадцать три. По серьезным поводам».

«Меньше раза на прожитый год. Это не бухгалтерия, а крохоборство. Стыдитесь, маменька!»

«Я тебе покажу маменьку».

«Мамаша… Нет! Мамочка».

«Так-то лучше».

«Я вот думаю… про подушку. Ее под ухом надо держать, а я затылком давлю, уши на воле. Неправильно лежу? Возможно, от этого все трудности? Не отвечай, я все знаю».

За окном на удивление тепло и сухо. В комнате тоже. Ни ветра, ни моря, ни Меркель. От всего вместе – радостно. Я против этой женщины ничего не имею. Ну подумаешь – пожелала приютить в своем мире мир иной. Позабыла, что в своем мире она не одна. Какие у меня к ней претензии? Никаких. Просто я умеренно конъюнктурен. Хотя ну где я, а где Германия!

Привычно упираюсь взглядом в разномастные потрепанные корешки книг на двух полках – одна под другой. Или одна над другой, если какая из полок ходит в любимицах и разница – кто сверху? – немаловажна. У меня на этот счет предпочтений нет.

Обе полки прибиты к стене в ногах постели. Впрочем, у постели нет ног, они мои, так что в корме.

Моя личная библиотека. Польстил собранию? Еще как польстил! Не библиотека, в лучшем случае библиотечка, чтобы не сказать «библиотечечка». Книг в ней не больше шести десятков. Если по уму, то следовало бы обзавестись еще дюжиной изданий. Желательно пообъемистее. И соорудить две стопки, каждая сантиметров по тридцать. Содержание книг роли не играет, куда важнее толщина корешков. Тогда удастся вернуть верхней полке нормальную жизнь. Параллельную с нижней.

На днях верхняя полка сильно просела левым крылом и теперь нагло нарушает симметрию. Это раздражает. Картина особенно неприятна в момент пробуждения. Просыпаешься весь из себя безрадостный – знаешь, что ждет, – а перед глазами всё вкривь-вкось. Нормально? Как после такого начала день сложится?

Петруха, здешний домовой, изгаляется. Затейник. Его проделки. Зарядку себе придумал – скакать по полкам. Вот и фотографию свалил, злодей. Где она? Придется под диван лезть, наверняка там. Хорошо еще, вместо стекла – пластик в рамке. Не то, чтобы предугадал, случайно так вышло, дома обнаружил, что не стекло.

Или другую фотку поставить? Под диваном наверняка пылища, извожусь как свинья. Потом вещи стирать, если одетым полезу. Если голым, то в душ. А голым в душ по коридору черта с два проскочишь. Как назло выползет, ведьма… Другую поставлю. И рамку другую. Там же куплю, с пластиком.

На испарившемся с полки снимке сфотографированы мы с мамой. Я дохляк, мне пять лет, там есть дата, исполненная каллиграфическим почерком. Постановочный кадр, в ателье снимали. Даты наверняка старушка какая-нибудь рисует, на подряде. Древностью веет от почерка. Не фотография – открытка. Причем от слова «открытие». И оно печально. Состоит открытие в том, что маленьким мне было лучше. В смысле, жилось лучше: улыбка от уха до уха, чертики в глазах. Или фотограф специально так свет поставил? Негодник Петруха, бесов сын. А еще говорят – бестелесные существа! И близко нет никакой бестелесности, фигня полная. Сами домовые о себе эти слухи и распускают. Вроде как бестелесные, значит неуязвимые. Если, мол, люди в курсе будут этого дела, в смысле – неуязвимости, то и пробовать «уязвлять» не станут – какой смысл силы зря тратить?! А следовало бы! Хитрющие бестии.

У моего домового характер прескверный. Не удивлюсь, если он ходит в передовиках среди пакостников. Имеет, наверное, за это послабления… Там, где особенно злостных говнюков послабляют. Хм… Что бы это значило? Ну… к примеру… К примеру, право сидеть в присутствии высокого начальства. Курсовка на воды. Или… скидки в русалочьем пруду.

Мама зовет Петруху «Домовошкой», «Никудышником» и «Паразитом». «Паразит» ему нравится. «Я кого хочешь паразю, а меня никто!» – куражится, выпячивая тщедушную грудь колесом. Лишь раз на моем веку мама снизошла до «Домовёнка», да еще и по имени его назвала. Выслужился Петруха, вот она и раздобрилась. Вспомнил, убогий, про ее день рождения, поздравил. Но мне-то откуда почерпнуть доброты, чтобы прощать это чудовище за его прегрешения? Вот устроил: даже полка кретинская съехала набок. Намекает, зараза, на то, как устроена моя жизнь! Будто кто ее спрашивает! Будто понимает она что в человеческой жизни! Банальная тара, хоть и элитная, а туда же – людей жизни учить! Ну да, не с нее спрос… Домовошка чертов! Никакого сладу с ним нет! Напра-асно я так… Не подумал. А ведь есть нынче с Петрухой… слад. И как это я запамятовал? Надо бы Дядю Гошу упредить, чтобы поаккуратнее был, нос свой не совал куда не следует… Вот и спрашивается: с какого ляду мне в сон фрау Меркель с ее проблемами подтасовывать, когда у меня свои персональные мигранты, чтоб их… Один из этих обормотов интересовался на днях «поясом шахида». Ну я расписал ему платок, обернутый вокруг талии, а в нем деньги спрятаны, лепешка на случай, если оголодает азиат… Вроде прокатило.

– Петруха! – стучу ногтем по банке из-под заморского табака.

Она тут, под рукой, на тумбочке. Содержимого в банке – щепотка, может быть и того меньше, но даже зарытая, она источает крепчайший аромат. Это, ясное дело, иллюзия, одинокая вспышка воспоминаний о том, как когда-то раскуривал на балконе трубку, подставлял лицо вечернему ветерку. Представлял себя на борту одинокой шхуны посреди бесконечного океана. Потом у какого-то гада во дворе на все лады заблажила противоугонка и разом подорвала сигнализации у соседних авто. Совершенно неприемлемый для океанских просторов гвалт. Посейдон таким мощным пинком вышиб мою шхуну на густонаселенный остров, что трубка от неожиданности выпала из моих рук на палубу. На моем балконе палуба покрыта древней керамической плиткой, о такой в детстве грезил, судя по всему, деревенский парень Сережа Собянин. Но плитка на палубе – явное пренебрежение к канонам судостроения, и трубка пала его жертвой, треснула. Я было вознамерился запустить картофелиной по крыше авто – виновника понесенного ущерба, но поди разбери, какая именно крыша заслужила кару в образе корнеплода. Так и остались неотомщенными – загубленный вечер, разбитая трубка, недобрые мысли о мэре… О мечтах и говорить не приходится. Впрочем, не первое и не последнее расстройство, частный эпизод. И хотя такие расстройства переносятся легче, чем, к примеру, расстройства желудка, но помнятся дольше. Думал выкинуть банку за дальнейшей ненадобностью, да вот пригодилась.