Страница 21 из 42
Речь его лилась сладким медом, пальцы касались ее кожи нежно и ласково... Ей чудился шелест змеиной кожи по песку и привкус яда в сочном фрукте... Она побледнела, дрогнула, желудок немедленно отозвался спазмами... Она резко перегнулась через каменные перила туда, где на полу сиротливо стояла отобранная впопыхах супница...
- О боги, Элиза!... Ты что, беременна?
Полчаса спустя Элиза все еще сидела на каменной скамейке в тени галереи. Перед ней тихо журчал фонтан - стекающая по стенкам одной каменной чаши вода собиралась во второй чаше и оттуда по желобку выливалась в округлый бассейн, ведущий куда-то под землю. Под крышей справа висели гроздья ласточкиных гнезд - их было так много, что казались они просто темным выступом на серо-желтой стене, странной, но неотъемлемой архитектурной деталью этого места.
Пожалуй, она хотела бы здесь остаться. Ей здесь нравилось, ей все здесь нравилось - и напоенный ароматами воздух, веселый писк ласточек, вид горных вершин и просторов горной долины, и даже жара, к которой вполне можно привыкнуть. И этот замок, древний и наверняка перенесший немало треволнений. Было бы так легко и просто с людьми...
Именно это и было проблемой. Люди. Слуги и дворовые, похоже, считали ее садисткой, находящей удовольствие в помыкании другими; муж если не ненавидел открыто, то и приязни никакой не выказывал; дядя помыкал ею и тащил в свою постель; брат готов был предать и при малейшем подозрении на предательство мог отправить сестру на плаху... Пока Элиза не нашла ни единого человека, который относился бы к ней с симпатией. Ее боялись, перед ней заискивали, ей желали смерти, ее ненавидели. Разве можно жить так? Она мяла в руках матовый, словно вощеный продолговатый листок, сорванный с невысокого кустика с крохотными белыми цветочками-звездочками, росшего под розами; мяла, не замечая нервозности своих движений, не желая замечать их... Да, она упорно не желала думать о том, что пытался выведать у нее Дагул. Она гнала эти мысли, а они возвращались, как брошенный бумеранг. Так она беременна? Точнее, растет ли чужой ребенок в этом чужом женском теле?
Она мечтала о ребенке с того самого момента, как вышла замуж. Собственно, и замуж-то она вышла ради ребенка, а все остальное - и скверный характер Анатолия, его выходки, необоснованная ревность, его собственничество и измены, и вечные скандалы научилась считать чем-то вроде довеска к материнству. Вот только материнства так и не получилось. Та, что теперь звалась Элизой, очень хорошо помнила все, связанное с этим. Особенно горечь и вину. Еще до замужества, будучи молодой, наивной и глупой, она забеременела и была так испугана неминуемым и неописуемым гневом брата, если он узнает о внеплановом внебрачном ребенке, что без раздумий сделала аборт. И уже через несколько дней осознала, что наделала. Муки совести? О, это еще слабо сказано. Она просто помешалась на собственной вине. Она изводила себя и других, и даже удивительно, что ее вообще кто-то взял в жены. Тогда она решила, что судьбой предоставляется шанс искупить свою вину рождением другого ребенка, и ради этого можно было выдержать многое... Да не тут-то было. Теперь она никак не могла забеременеть. Врачи не ставили окончательный приговор, но и не утешали. Они просто пичкали и пичкали ее новыми препаратами, предлагали искусственное оплодотворение... Но потом был развод, разочарование, усталость, безразличие...
А тут... Еще вчера, почувствовав дурноту, Элиза мельком подумала, что это токсикоз, но поспешно отогнала от себя эту мысль, как научилась в последние годы гнать от себя любые другие подобные мысли, связанные с запретной ныне темой... А ребенок рос в этом чужом теле - желанный ли он? Как долго длится беременность?
А если это не беременность? Просто легкое недомогание? Или вовсе не легкое? А если кто-то решил отравить Элизу? Какую-то гадость мутно-зеленого цвета ей ведь предлагали утром выпить. Вряд ли яд, никто не рискнет травить хозяйку дома так откровенно. Или рискнет? Или, может, это было противоядие? Прежняя Элиза знала, что ее не любят и готовы свести с ней счеты, вот и принимала превентивные, так сказать, меры... А новая Элиза с потаенным нетерпением прислушивалась к себе, к ощущениям этого пышного, полного жизненной силы тела, надеясь и не надеясь найти в них подтверждение своим подозрениям... Если это беременность... Как долго она сможет тешить себя ношением ребенка, прежде чем снова покинет - навсегда - это тело? Мысли... мысли... мысли...
- Госпожа моя Элиза.
Тихий, вкрадчивый женский голос заставил ее вздрогнуть. Элиза не слышала ни скрипа открывшейся двери, ни осторожных шагов по каменному полу, как давно уже не замечала оглушительного писка ласточек, пролетающих прямо над головой. Но голос наваждением не был. Перед Элизой стояла старая уже женщина в широком, скрывающем фигуру сером балахоне, невысокая, кругленькая, насколько позволяла судить одежда. Лицо ее тоже было круглым, кожа смуглой и морщинистой, словно печеное яблоко. Волосы женщина скрыла под особым образом повязанным спереди белым платком с неширокой голубой каймой, на груди ее висело длинное ожерелье из небольших необработанных камешков белого цвета. Элиза узнала ее - эта старушка была одной из трех прибывших вместе с Властительницей, которая заняла затем место за столом Межевых лордов.
Старушка явно знала Элизу, раз обратилась к ней по имени, и знала, судя по всему, очень неплохо: блеклые глаза женщины смотрели внимательно, без смущения и подобострастия, а тонкие губы сжаты с некоторым даже недовольством...
- Ты беременна? - в лоб спросила незнакомка, прежде чем Элиза успела придумать, как ответить на ее приветствие. Вопрос неожиданно поверг молодую леди в негодование, очень скоро переплавившийся в гнев.
- С чего ты взяла?
Стоило, наверное, отвечать и повежливее, однако на тактичность, кажется, у Элизы просто не осталось сил. Тут все всё знают, в отличие от нее?
- Милорд сказал.
Милорд? Очень мило. Заметил, что она плохо себя чувствует и прислал сиделку? От Нейла Рагана она не ожидала такой чуткости, скорее можно было допустить, что ее существование его интересует только из-за соблюдения какого-нибудь пункта местного этикета. Впрочем, если вспомнить слова Майеша, они все здесь озабочены появлением наследников, а потому не стоило удивляться заботе Рагана о той, кто носит его ребенка... Хотя мог бы и сам сказать.
Старушка ей не нравилась. С первого же взгляда не понравилась - было в ней нечто неприятное, на ум отчего-то приходил ядовитый плющ и растолстевшая старуха Шапокляк. Да и этот покровительственный тон ей, Элизе, слышать было странно. Обычно перед ней заискивали.
- Может, он ошибается, - проворчала миледи, отворачиваясь. Ей не нужна была ничья помощь.
- Я знаю тебя с детства, госпожа, - улыбнулась старушка, неожиданно быстро и деловито схватилась за ладонь Элизы и стала пристально ее рассматривать, разворачивая к свету, - У тебя никогда не бывало слабого желудка. Женские дни давно были?
- Все в порядке, - Элиза со злостью выдернула руку, - К чему эти расспросы? Может, я съела или выпила что-нибудь не то... Утреннюю гадость...
- Э-э, - пригрозила старуха пальцем, - От моих снадобий тебя выворачивать не будет. К моим снадобьям ты уже привыкла. А вот дитя - это плохо. Я пришлю тебе гадючьей травки, заваришь ее, попьешь три глотка три раза по три. Если через неделю от ребенка не избавишься, тогда сделаем все, когда приедешь в Вышемир. Пришлешь Мици, он знает, как меня искать. Надо заранее все приготовить, а то времени у нас не будет. Не бойся, я знаю, как быстро плод вычистить.
- Вычистить? - Элиза резко выпрямилась, - Ты с ума сошла, старуха? Я не буду избавляться от ребенка!
Женщина не испугалась, но и не обрадовалась. Она недовольно нахмурилась, ее светлые, почти бесцветные брови сошлись над жестко поблескивающими глазами. Вокруг губ трещинами разошлись глубокие морщины, отчего-то напомнив Элизе какой-то хищный плотоядный цветок.