Страница 95 из 105
— К тому же, Рут всегда тосковала по снежному Рождеству.
— Так мы вернулись на север.
— И вот мы здесь, — сказал Сет. Глазами полными боли и сочувствия он всматривался в лицо Гризельды. — Я… О, дорогая, я глубоко сожалею о том, что тебе пришлось пережить.
Рут с сожалением посмотрела на Гризельду, ее лицо было мокрым от слез.
— Не знаю, как ты выжила, будучи… мной. Он так страшно меня ненавидел.
— Меня защищал Холден. Мы поняли, что делать можно, а чего нельзя — чтобы жизнь была боле-менее терпимой. Хотя, я думаю, он бы нас убил. Если бы мы еще немного задержались.
— Меня бы он точно убил, — прошептала Рут.
— Даже не знаю, что еще сказать, — проговорил Сет, выпустив из рук ладонь Рут и откинувшись на спинку кресла. Он заглянул Гризельде в глаза. — Это трудно осознать. Мы можем тебе чем-нибудь помочь? Может, я…? Может, мы…? Тебе что-нибудь нужно?
— Нет, но я рада, что вы живы. Я рада, что вы справились. Я рада, что у вас всё благополучно, — у нее по щекам побежали слёзы, и она засмеялась. — Это так нелепо звучит.
— Да, это не Шекспир, — произнёс профессор Фостер, выразительно подняв бровь.
— Сет!
Он добродушно улыбнулся Гризельде, и в его глазах блеснула глубокая печаль.
— Знаешь, Калеб, он не всегда был таким. У него помутилось в голове, но до того, как узнал о нас, он был очень… добр ко мне. Думаю, он по-своему, меня любил.
Гризельда подумала о тех противоречивых чувствах, которые испытывал к Калебу Фостеру Холден, как он его ненавидел даже будучи благодарным Калебу за то, что тот сохранил ему жизнь.
— Знаю, это прозвучит странно, — сказала Гризельда, которая, воссоединившись с Холденом, встала на путь исцеления и горела желанием двигаться вперед, избавившись, наконец, от кошмаров подвала Калеба Фостера. — Но я не думаю, что он был таким уж плохим. Холден называет его чудовищем с принципами. В этом есть доля правды. Мне кажется, он пытался спасти Сета. И мне кажется, что желание спасти могло появиться от любви.
— Ты невероятно великодушный и всепрощающий человек, — проговорила Рут.
Гризельда сглотнула, и выражение ее лица стало суровым.
— Я его не простила. Я никогда его не прощу.
— Конечно, — мягко сказала Рут. — Что за глупости я говорю.
— Ты всё ещё общаешься с ним? С тем… Холденом? — спросил профессор Фостер.
Гризельда кивнула.
— Да. Сейчас он в лагере новобранцев. Будет морским пехотинцем.
— И ты любишь его, — произнесла Рут.
— Больше всего на свете.
Сет улыбнулся Рут и покачал головой.
— Какая ирония, не правда ли? Что Калеб, руководствуясь неверными поступками изо всех сил старался разлучить две пары, чтобы, в конечном счете, подтолкнуть их обоих к верным?
Рут взглянула на Сета.
— Думаю, Гризельда еще не готова смеяться надо всем этим, дорогой.
— Я не хотел никого оскорбить, — быстро сказал Сет. — Я всего на всего пытался сказать, что, по крайней мере, меня яростное неодобрение Калеба заставило ещё настойчивей бороться за то, чего я хотел. За Рут. Мы сбежали с фермы в шестнадцать лет, без образования, с парой сотен долларов. И вот мы здесь. Женаты уже более тридцати лет. Привязаны друг к другу с такой же силой, с какой Калеб пытался нас разлучить. Мы с самого начала так отчаянно друг за друга боролись, что больше нам никогда не пришлось этого делать.
— Когда ты стольким пожертвовал, — проговорила Рут, — остальное пустяки. Жизнь всегда будет подставлять подножки. Безденежье. Выкидыш, а затем известие о том, что больше никогда не сможешь иметь детей. Увольнение. Ураган, сравнявший твой дом с землёй. Болезнь.
Глазами полными слез, она посмотрела на Сета.
— Наша совместная жизнь не была лёгкой. На нашу долю выпало много горя и много страданий. Но мы всегда были вместе. Мы боролись друг за друга. А остальное? Ну, пока мы были рядом, все было терпимо. Все было возможно. Самое важное сражение уже давно проведено и выиграно. Мы принадлежали друг другу.
Когда Рут произнесла эти простые слова, по лицу Гризельды хлынули слезы. Всё это время женщина неотрывно глядела на Сета с такой любовью, что Гризельда уже подумала, не лучше ли ей незаметно ускользнуть и оставить их наедине с их воспоминаниями. Но тут Рут повернулась к ней и спросила:
— А у вас с Холденом такая любовь?
— Да, — ответила Гризельда, душой и сердцем понимая, что это чистая правда.
Ничто, ничто и никогда не встанет между ней и Холденом, несмотря на их минувшие и будущие расставания и разлуки, несмотря на испытания и невзгоды, хорошие и плохие времена, в болезни и здравии, достатке и бедности. Также как Сет и Рут, они уже прошли и выиграли своё самое важное сражение. О, у нее всегда будут определённые проблемы с доверием к людям и обстоятельствам ее жизни, но в этот миг она решила раз и навсегда исключить Холдена из этого списка. Она доверяла ему. Она верила в них. Всецело и без оглядки. И все, что их ждёт впереди, будет навсегда.
Они еще немного поговорили, и Гризельда отдала свою работу. Она дала слово, что познакомит их с Холденом, когда он приедет в отпуск, а они взяли с нее обещание, что она непременно обратится к ним, если ей когда-нибудь что-нибудь понадобится.
Затем она по очереди их обняла — Сета и Рут, этих мифических героев, которые каким-то образом оказались настоящими — и, уже выходя из кабинета, оглянулась назад как раз в тот момент, когда они потянулись друг к другу и крепко взялись за руки.
***
21 октября
Дорогая Гри,
Меня так потрясло то, о чём ты написала в своем последнем письме, что мне пришлось трижды его перечитать. Сет и Рут не просто живы, а счастливы, невредимы и любят друг друга? Уже тридцать лет женаты? Я даже не знаю, что сказать.
Как ни странно, но кое-что меня в этом злит. Я имею в виду, они ведь знали, что он сумасшедший (он, блин, запер их в подвале, Гри, и, судя по твоим словам, чуть не убил Рут), и они никого не позвали и никуда о нем не сообщили? Могли бы избавить нас от многих мук и страданий.
Впрочем, если я увязну в этой «кротовой норе» и начну переписывать историю… При любом раскладе всё могло быть гораздо хуже (прим. Крото́вая нора́ — гипотетическая топологическая особенность пространства-времени, представляющая собой в каждый момент времени «туннель» в пространстве). Что, если бы миссис Ф. обратила свой взор на меня и начала приставать ко мне? А что, если бы тебя или меня перевели в другую семью ещё до того, как мы узнали друг друга? Если я изменю одно, то могу все испортить, весь наш путь, вплоть до того момента, как ты появилась на том бое в июне. Так что, полагаю, я бы ничего не стал менять. Ничего. Потому что точно также я бы ни на что не променял время, проведённое в доме Квинта. Я ненавижу Джону, но я бы даже не променял те пару дней в больнице, поскольку всё обернулось хорошо. И я бы уж точно ни на что не променял то утро, что мы провели в твоей постели в Джорджтауне. Я бы не стал менять того, что сейчас я в армии, а ты в колледже. Значит, всё в порядке. Все сложилось известным образом, многое из этого оказалось полным отстоем, но сейчас мы находимся там, где находимся. И мне нравится то, где мы сейчас. А значит, всё в порядке.
Я получил письмо от Джеммы, и надеюсь, эта новость не превратит тебя в параноика. (И не должна. Я не люблю её. Я люблю ТЕБЯ). Она только написала мне, чтобы сообщить, как хорошо идут дела у них с Ханной. Ханна проявляет характер, и Джемма сказала, что ей стало тяжело подниматься по лестнице ко мне в квартиру, поэтому она переехала к Квинту, Моди и Клинтону. Говорит, что Моди не дает ей и пальцем пошевелить, и спрашивает, как я отнесусь к тому, что Клинтон станет отчимом Ханны. Я написал ей, что не знаю никого, кто бы лучше него позаботился о моей малышке. У Ханы будет море любви, Гриз. Все они. Ты и я. Так много любви. Это самое главное.
До церемонии выпуска осталось ещё четыре недели. И всего две до гребаных испытаний, от которых у меня уже голова идёт кругом. На этой неделе основной курс боевой подготовки: навыки стрельбы, ориентирование на местности и маневры под огнем противника. Оказалось, что я меткий стрелок, Гриз. Мой инструктор сказал, что я хорошо управляюсь с оружием, и посоветовал мне подумать о переводе в пехоту, если окажется, что артиллерия — не моё. Может быть, разведчиком-снайпером. Есть над чем подумать. Когда он это сказал, я был чертовски горд.