Страница 93 из 98
Если выколоть глаза на фотографии, тот, кто на снимке, почувствует, что запорошило его зрение. Если порвать и сжечь фотографию врага, он непременно заболеет.
Но исцеление приходит в считанные дни, если, только, уничтожая поврежденное изображение, прочитать заговор и совершить определенные манипуляции с тонкими энергиями. Как инквизитор я прекрасно знаю, как именно действуют эти обряды.
Собственно, в «Дориане Грее» гротескно описано как снимают болезни и переводят их на камни и деревья. Но человек – это не просто разумная обезьяна, нет, это – синтетически, искусственно выведенный тип жизни, сошедший с ума от своего одиночества в органичном мире земной природы.
Людям мало избавиться от болезней и шрамов, отдав их камням, нет, они хотят, чтобы от их болезней непременно страдали другие! Люди часто находят злобное удовольствие в наблюдении за мукой.
Зрелища, когда гладиаторы убивают друг друга, заставляют людей в порыве экстаза вскакивать с мест. Бои без правил, бокс, гонки на машинах – любой вид спорта, связанный с риском смерти, заставляет сотни сердец биться в едином ритме. Даже добрые люди вдруг сжимают зубы и кулаки, точно это они сами вдруг оказались на ринге. Эта симпатическая магия существовала всегда.
Может быть, кто-то давным-давно переселил свою душу в книгу, как Грей – в портрет. Это возможно. Правда, старения при этом не избежать.
И еще – если Грей смог умереть, как только портрет лишился жизни, то в реальности, книга, в которой обитала темная часть человеческой души, никому не позволит отнять у нее бытие. Она непременно перехитрит того, кто вдохнул в нее жизнь. Она взбунтуется так же, как и сам человек постоянно пытается вырваться из-под опеки бога.
«Безвыходное пособие» – звучит так же оптимистично, как и «Некрономикон».
Возможно, живыми когда-то были все священные книги: Веды, Скрижали, Библия, Коран. И так до бесконечности. Но эти книги рождались со своей собственной душой, а не вмещали в себя души чужие! А что это – быть кем-то другим, я хорошо знаю. Никто, кроме меня, не может понять каково это – оказаться под контролем чей-то души.
Великий Инквизитор парализовал все мои собственные мысли и чувства, он переиначил их и направил в нужное ему русло. Я свято верил, что нашел свою вторую, лучшую половину. А на деле меня использовали, как очередной носитель.
И если я спасаю душу книги, то этим я их разлучаю: Германа и «Безвыходное пособие», я освобождаю их обоих от проклятия друг другом!
Я пнул ногой входную дверь.
О, нет! Я ведь догадывался, что выхода отсюда нет. Передо мной, действительно, была лестничная площадка. Мы не внутри книги, мы – в замкнутой системе, которая визуально будет расширяться до бесконечности, создавая вокруг нас антураж, используя зрительные образы прямо из нашей же памяти!
«Портрет Дориана Грея» – надо же, как меня разобрало! Возможно, это от сильного удара об пол. Это не сказки, а мир, сотканный по всем магическим правилам. И правит здесь не только книга, но и ее временный союзник.
Как ни крути, а Петрович сильный, достойный соперник! Он не человек, может быть, никогда им и не был. И он нас не отпустит. Я понял это за секунду до того, как сзади раздался голос:
– Далеко собрался, Лев Григорьевич?
Что ж, я догадывался, что рано или поздно получу удар в спину. Такая уж у меня работа.
Развернуться и ответить я не успел. На руках у меня был мальчишка. Не мог же я его бросить. Хотя, если честно, это меня, все равно бы, не спасло.
Грустно осознавать, что я так и погибну законченным идеалистом. Врагов всегда нужно добивать, никто еще в моей жизни не исправился и не свернул со скользкой тропинки на торную трассу добродетели.
Огонь обжег мне затылок. Ударная магическая волна сшибла меня с ног. Я разжал пальцы, и Герман с грохотом выкатился на лестничную площадку.
Я понимал, что сейчас последует «Поцелуй смерти». Петрович пробьет мне затылок если не пси-энергией, так старым утюгом.
Но просто убить того, кто носил в себе душу Великого Инквизитора – этого для людей мало, им непременно нужно надругаться над гибнущим, чтобы показать свое превосходство. И Петрович – не исключение из правил. Отрезанная голова главы Ордена, к примеру, будет очень весомым аргументом при встрече с Даниилом Ивановичем.
Собственно, в эти считанные мгновения мои мысли ускорились, и время стало другим. Возможно, так происходит со всеми, за несколько секунд до смерти.
Герман тем временем откатился к соседним дверям и… вдруг провалился сквозь цемент, оставив после себя дымящуюся черную дыру, повторяющую контуры его тела.
А я, глядя на это чудо, вдруг понял, что смерть без борьбы – это вовсе не позор, а изначальное принятие своего поражения. Умирать нужно глядя врагу в глаза, с ухмылкой на губах, чтобы он потом помнил тебя весь остаток своей гнусной жизни, чтобы являться потом к нему в полнолуние в тягучих кошмарных снах, чтобы смертью своей доказать свою силу и свою победу.
Я подвернул руку под себя, тело качнулось, меня по инерции развернуло лицом к Петровичу.
Я был прав. Николай Петрович не хотел убивать меня магической молнией, отнюдь. Возможно, его грело само ощущение, что моя смерть будет глупой и тривиальной, никак не связанной с миром волшебства.
Руководитель военных проектов держал в руках обычный кухонный нож. Он собирался зарезать меня, точно свинью на Рождество. А потом, вернув мое тело в реальность, он собирался провести в милицейской сводке мою гибель как пьяное бытовое убийство. Водку в глотку можно налить и позже.
Эх, Петрович!
Не так ли погиб и Никита Аркадьевич, мой предшественник? Увидел Морозов предательство со стороны своих силовых структур, да поздно было …
Николай Петрович падал на меня с диким криком, точно первобытный абориген. Глаза его пылали яростью. Таким Петровича я никогда еще не видел. Эмоции захлестнули его.
У меня не было шанса. Я понимал это. Но перед смертью мне вдруг дико захотелось посмеяться в последний раз.
– Петрович. – я выкинул руку вперед.
Но шар из пальцев не вылетел. Не успел. Вместо этого я ощутил дикую боль. Враг всадил мне нож в ладонь, однако, усилием воли я смог не просто сдержать падение на себя тела противника, но даже отвел раненую руку в сторону.
Смертельный бросок не удался.
– Старость – не радость. – выговорил я, старался не закричать от боли и прилагаемых усилий.
– Молодость – не жизнь. – усмехнулся Петрович.
И тут же что-то тонкое и холодное проникло мне под ребра.
Это была ядовитая сталь стилета. В этом я не сомневался.
И в тот же миг меня пробил озноб. Мое тело содрогнулось в неконтролируемых спазмах. Я отшвырнул Петровича, но рефлекторно, неосознанно. Я тянулся к кинжалу в животе, но меня трясло, выворачивало наизнанку. Руки и ноги отказывались подчиняться. Я чувствовал адскую боль и испытывал ужас от бессилия что либо предпринять.
Во рту появился привкус меди.
Я попытался выкрикнуть имя бога, но лишь прикусил язык, отчего тот мгновенно распух и перестал поворачиваться.
Петрович поднялся на ноги. Я слышал шелест его одежды. Я чувствовал, ощущал всем своим естеством, как магистр брезгливо отступил от меня, точно от прокаженного. Я даже знал, что он смотрит на меня с неким сожалением, словно надеялся не просто договориться со мной, но и склонить к работе на себя. Возможно, у него было что-то такое, от чего я бы не смог отказаться.
Тело мое леденело изнутри. Я ощущал, как останавливается работа внутренних органов, как холод окутывает и поглощает меня.
Рефлексия ослабевала, теперь я уже и не бился. Я не мог пошевелиться вообще. Я уже не ощущал мир, не чувствовал запахов, только видел.
Конечно, меня все еще подергивало, словно из тела выходили блуждающие статические токи, оставшиеся после удара мощным разрядом. Что за этим последует, было ясно без слов.
– Великий Инквизитор. – Николай Петрович презрительно скорчил мину. – Как это ни печально, но чем выше мы поднимается по социальной лестнице, тем меньше остается в мозгу серого вещества. У правителя мира останется одна извилина, возможно, прямая, как у тебя, Лев Григорьевич.