По вере его

Столь быстрое назначение на должность вкупе с весьма неплохой зарплатой поначалу несказанно радовали — она смогла сама, без протекции, устроиться в довольно престижную компанию. И лишь копнув глубже, поняла весь ужас своего положения: беспорядок царил не только на столе у директора, но и во всей документации, а разгребать его придётся именно ей! Но хуже был даже не размер предстоящей работы, а то, что все её усилия пропадали даром: Нацу и порядок были абсолютно несовместимы. В том смысле, что этот самый порядок он любил, а вот поддерживать его не мог. Или не хотел. Предполагая (и достаточно верно) второе, Джувии пришлось взяться за перевоспитание босса. Тот отчаянно сопротивлялся, используя все виды незаконного оружия от душераздирающих вдохов до взяток в особо крупных размерах в виде любимого ею белого шоколада. Но в конце концов сдался, понимая, что Джу права. За время этой «войны» они сошлись довольно коротко, став если не друзьями, то близкими друг другу людьми, которых объединяет не только общее дело: каждый из них по-своему заботился о другом, словно таким образом компенсируя имеющуюся у обоих повышенную потребность в семье. Возможно, именно поэтому никто из них и не стремился перейти некую грань, предпочитая оставлять всё как есть: если ничего не получится, они потеряют больше, чем просто сексуального партнёра. И сейчас, когда ему стало известно об отношениях Джувии и Грея, Нацу искренне желал им счастья, надеясь, что у этих двоих судьба сложится удачнее, чем у него и Люси.

Кто-то несильно толкнул его в спину, заставив вспомнить, зачем он сюда пришёл. Рассеянно кивнув в ответ на извинение, Нацу уже шагнул было в сторону стеклянной будочки в дальнем углу зала, служившей своеобразным кабинетом главному редактору, когда его окликнули. Это оказалась Леви МакГарден. Она смущённо поздоровалась, сказала, что рада встрече и вполне искренне поинтересовалась, как у него дела. Нацу стало неловко: они не виделись со дня похорон, да и тогда он почти ни на кого не обращал внимания, раздавленный тяжестью своей потери. А ведь Леви тоже страдала. Нужно было хоть раз встретиться с ней, чтобы поддержать и вместе вспомнить дорогого им человека.

— Я зашёл к мистеру Дреяру, хочу отдать ему кое-что, — пояснил он цель своего визита. — Может, потом выпьем кофе?

Его предложение было встречено с радостью; они договорились, что встретятся в кафе — Нацу не планировал надолго задерживаться у редактора — и торопливо разошлись в разные стороны, не желая демонстрировать при всех свои чувства.

Мистер Дреяр, кажется, нисколько не удивился его визиту. Он не стал рассыпаться в соболезнованиях, за что Драгнил был ему несказанно благодарен — наслушался этого до тошноты, молча пожал протянутую руку и предложил присесть.

— Я буквально на минутку, — отказался Нацу. — Накануне… трагедии мы с Люси были на выставке Ридаса Джона. Она сказала, что вы почитатель его творчества. Я купил тогда одну из картин, а теперь хочу подарить её вам на память о Люси.

Дреяр растрогался. Он всегда казался Нацу чудаковатым: маленького роста, с пышными седыми усами, предпочитающий яркую, порой довольно странную одежду, не по годам активный и шустрый, Макаров больше походил на сошедшего со страниц книги лепрекона, чем главного редактора одного из самых читаемых журналов об искусстве. Столь же экстравагантными были и его поступки — те, о которых Драгнил слышал или являлся непосредственным свидетелем. Первого числа каждого месяца, ровно в девять часов, Дреяр выходил в общий зал и, помахивая пачкой разноцветных листов, вопрошал, посмеиваясь: «Ну, что, шпаньё? Готовы войти в историю?». Ответом ему служил дружный рёв голосов и сияющие азартом десятки глаз. Кинана, секретарша, развешивала листочки на специальной доске — на них были задания, простые и сложные: эссе, интервью, репортажи и многое другое, словом, всё, чем живёт мир публицистики. Каждый мог выбрать что-то себе по вкусу и с энтузиазмом принимался за выполнение. Особо отличившегося сотрудника в конце месяца ждала своеобразная премия, причём, это были не деньги, а то, что являлось заветной мечтой или просто приятным сюрпризом. Так, Леви однажды получила футболку с изображением её любимого Гаечки, Кана, большая любительница мороженого, сертификат на покупку двадцати порций, а Люси — пузатую перьевую ручку. «Такой писал папа», — пояснила она на недоумевающий взгляд Драгнила, заметившего, с каким трепетом та рассматривает заслуженный приз. Каким образом Дреяр узнавал такие подробности, никто не знал, но все радовались награде, как дети.

Ещё более загадочным казалось Нацу его имя — Макаров. Оно больше походило на прозвище, а вкупе с уважительным обращением «мастер» вместо привычного «сэр» и вовсе стирало некие общепринятые нормы общения начальника с подчинёнными. Дреяру однако это нравилось; он был категорически против других вариантов и даже однажды «наказал» одного из сотрудников, не желающего называть его как все, заставив беднягу полчаса стоять на одной ноге, а потом в течение всего дня кричать каждый час на весь зал: «Мастер Макаров!». «Терапия» прошла успешно, заодно повеселив всех остальных работников редакции и оставив у Нацу, заглянувшего тогда на огонёк, стойкое ощущение сумасшедшего дома. Тогда же он и попытался выяснить у Люси, почему главного редактора нужно называть именно так и никак иначе. Та не успела ответить: за спиной раздалось тихое покашливание, и по-старчески дребезжащий голос предупредил:

— Это большая и страшная тайна, молодой человек, и, если вы её узнаете, я вынужден буду вас убить.

Драгнил едва не подскочил на месте от неожиданности и поспешно обернулся, уже зная, кого увидит. Макаров, донельзя довольный произведённым эффектом, загадочно хмыкнул в усы, после чего удалился, мурлыкая себе под нос мелодию из популярного гангстерского фильма. Люси на произошедшее отреагировала спокойно: «Мастер шутит — он и мухи не обидит». Нацу сделал вид, что поверил внешней безобидности главного редактора — от Дреяра в этот момент веяло столь ощутимой опасностью, что принять его слова за шутку мог только наивный или весьма недалёкий человек. Конечно же, Люси не относилась ни к первым, ни ко вторым, она просто любила и уважала мастера, который, несмотря на все его странности, умел быть и строгим боссом, и заботливым отцом для своих великовозрастных «детишек», как он сам называл весьма колоритный состав «Хвоста Феи». И Драгнил не стал ничего говорить, понимая, что его откровения лишь огорчат любимую девушку.

Всё это совершенно неожиданно всплыло в памяти сейчас, когда он смотрел, как катятся по морщинистым впалым щекам скупые, но вполне искренние слёзы. Присутствовать при таком открытом проявлении горя было невыносимо, и Нацу уже хотел трусливо сбежать, сославшись на дела, но что-то его удержало. Сам не ведая почему, он всё же сел на предложенный ранее стул и сказал, не глядя на Дреяра:

— Люси… Люси была очень рада, что работает в «Хвосте Феи», — Нацу не знал, откуда берутся эти слова — они возникали в его голове сами по себе, словно кто-то шептал ему на ухо, но чувствовал, что обязательно должен произнести их вслух. — Она всегда об этом мечтала. И здесь ей посчастливилось найти не только любимую работу, но и близких по духу людей, свою вторую семью. Люси вас всех очень любила.

Макаров лишь молча кивал, не в силах справиться с эмоциями. Нацу просидел у него почти час, пока старик полностью не успокоился. Провожая его, Макаров просил забегать к нему иногда («Так, мимоходом. Я, признаюсь, тот ещё брюзга, но вы ведь не рассердитесь за это на дряхлого, выжившего из ума старикашку? Мне будет приятно вспоминать с вами молодость»), и Драгнил знал, что не сможет — чисто по-человечески — проигнорировать эту просьбу.

Леви терпеливо ждала его в кафе — по иронии судьбы за тем самым столиком, где состоялось их второе «свидание» с Люси. МакГарден рассеянно смотрела в окно, без конца помешивая чай — кажется, она так и не притронулась к своему заказу. Когда Нацу сел напротив и окликнул её по имени, девушка вздрогнула от неожиданности, расплескав напиток по столу.