Страница 19 из 36
Докурив трубку, Сталин покинул кабинет и вышел из дому. Он медленно шагал по дорожке, посыпанной крупным речным песком, продолжая размышлять и анализировать положение в стране и в мире и взаимное их влияние друг на друга. В конце концов, не все так безнадежно. Скоро у СССР будет своя атомная бомба – Америке придется умерить свои аппетиты. Необходимо, с одной стороны, приглушить расходившийся без меры русский патриотизм (он свою задачу выполнил), с другой стороны, избавиться от космополитов, зажать им рот, поднять роль партийных организаций в деле коммунистического воспитания масс и на этой основе еще больше сплотить советское общество. На карту поставлено слишком много, чтобы вновь позволить своевольничать безответственным элементам.
Над головой шумели сосны. Легкие облака плыли в голубом небе, несколько чаек, взмахивая косыми узкими крыльями, летели в сторону Истринского водохранилища, сверху доносились их пронзительные крики. Небу, соснам, чайкам не было дела до того, чем занята голова товарища Сталина. Но они напомнили о море, и Сталин решил, что пора собираться на юг.
Во второй половине дня Сталин приехал в Кремль, где его ожидали члены Политбюро и некоторые министры. На этом совещании должен обсуждаться вопрос об ускоренном восстановлении промышленности, пострадавших от войны городов и деревень, о предстоящей уборке урожая колхозами и совхозами. Урожай обещает быть хорошим… по крайней мере, по сравнению с прошлым неурожайным годом.
Докладывал председатель Госплана и первый заместитель председателя Совмина СССР Вознесенский. Он сыпал цифрами восстановленных заводов и шахт Донбасса, электростанций, выплавки чугуна и стали, производства машин и оборудования, товаров народного потребления. Сталин отмечал четкость постановки задач докладчиком, реалистический подход к их разрешению, все остальное пропускал мимо ушей: и потому, что знал содержание доклада, и потому, что голова была занята совершенно другим.
Вот сидят рядком Берия, Хрущев, Маленков – это одна партия, которую условно можно назвать партией «интернационалистов»; с другой стороны: Жданов, Кузнецов, Вознесенский – партия ленинградцев, партия русских патриотов, а между ними старая гвардия, ничего не замечающая у себя под носом, или делающая вид, что ничего не замечает: Каганович, Ворошилов, Молотов. Есть еще Суслов, Андреев, Микоян, но эти порознь и пристанут к той партии, которая им покажется наиболее сильной.
Из всех, здесь присутствующих, больше всего Сталину нравится Кузнецов: умный, решительный, с широким кругозором, лишен приверженности к догматизму. Такой человек вполне мог бы стать приемником товарища Сталина на посту генсека. Но «ждановцев» слишком заносит именно на «русском патриотизме» с примесью ленинградской особливости.
– Госплан должен предусмотреть снижение цен на продукты первой необходимости в следующем году, – произнес Сталин, неожиданно поворачиваясь к Вознесенскому, стоящему за трибуной. И пояснил: – Снижение цен, пусть на копейку, должно проводиться неуклонно, тогда, во-первых, это не так ударит по рублю, во-вторых, покажет народу, что политика партии направлена на неуклонное удовлетворение его потребностей. Наряду с увеличением производства товаров народного потребления, разумеется.
– Да, товарищ Сталин, мы предусматриваем это в своих планах.
– Я не говорю, что вы не предусматриваете, я говорю, что это надо делать в разумных пределах и постоянно. Скажем, два раза в год: к первому мая и седьмому ноября.
– Мы учтем ваши замечания, товарищ Сталин.
– Хорошо. Продолжайте, товарищ Вознесенский.
И Сталин снова погрузился в свои мысли, так что кое-кому иногда казалось, что он дремлет с открытыми глазами.
Глава 16
– Слушай, Никита, поедем ко мне на дачу, – предложил Берия Хрущеву, едва они вышли из Кремлевских палат. Твои на юге, мои тоже, устроим мальчишник, покумекаем. Маленкова прихватим с собой. Как ты, Георгий?
Маленков отер платком лоснящееся от пота полное лицо.
– Ну, если что прихватите…
– Не лезь в пузырь, Георгий. Мы все знаем, что ты у нас признанный политический лидер, и не собираемся твое лидерство оспаривать. А покумекать действительно есть о чем.
– Ладно, поехали. Давно я что-то шашлыков не ел, – согласился Маленков.
Расселись по машинам, тронулись. Рядом хлопали дверцы машин других членов Политбюро и министров.
На свою дачу повез своих «партийцев» и Жданов. Для этого им не пришлось уговаривать друг друга: все было решено заранее. И «малинковцы» это отметили.
Отметили это и Микоян, и Суслов, и многие другие, но молча и каждый по-своему, то есть в тягостном раздумье, к какой партии пристать и не прогадать.
На даче их уже ждали. Стол ломился от бутылок с водками и коньяком, блюда с заливным судаком чередовались с мясными и всякими другими салатами, а посреди этого великолепия возвышался зажаренный на огне молочный поросенок, обложенный зеленью.
Выпили, закусили. Берия, на правах хозяина, занимал гостей пустяковыми разговорами, ожидая, когда раскроются остальные.
Первым не выдержал Хрущев:
– Видали, как ленинградцы носы задрали? Не подступись. А кого пригрели у себя под боком? Самую шваль: Ахматову и Зощенко. Буржуазный индивидуализьм во всей своей красе. Как говорится: на тоби убоже, чого мени не гоже. Если и дальше это терпеть, революция зайдет в тупик, партия превратится в лагерь воинствующего мещанства и оппортунизьма.
– М-да-аа, – протянул Маленков. – А как они метут перед товарищем Сталиным? Одна пыль и никакой революционной видимости.
– Сдает старик, – покачал носатой головой Берия. – Память теряет, а ленинградцы этим пользуются.
– А Кузнецов-то, Кузнецов! А? – воскликнул Хрущев, заглядывая в глаза своим товарищам. – Это ж надо до такой степени потерять чувство партийности и большевистской ответственности, что, як кажуть на Украйне: ни тоби матка, ни тоби батька, а як та кринка на заборе.
– Ты, Никита, говори прямо, а загадками нечего объясняться со своими товарищами, – колюче уставился на Хрущева Маленков маленькими глазками. – Имей в виду: Кузнецов с Вознесенским у Сталина в любимчиках ходят, он им полностью доверяет. Тут осторожность нужна большая. Надо это доверие потихонечку подрывать. Не может быть, чтобы за ними все было чисто. Я слыхал краем уха, что они по своему ведомству занимаются приписками, показывая совсем другие цифры выполнения планов четвертой пятилетки. Надо будет покопать и выяснить, что там у них на самом деле. – И, обращаясь к Берии: – Лаврентий, займись этим делом: у тебя в органах есть свои люди, да и сидишь ты в Москве, не то, что мы с Никитой – каждый в своей Тмутаракани.
– Данные я соберу, но надо момент выбрать такой, чтобы ударить наверняка, – заговорил Берия. – Приписки – это еще не все. Кто только не занимается приписками! Мне стало известно, что ждановцы носятся с идеей создания компартии России и объявлением Ленинграда ее столицей. А это подрыв единства партии, ее централизационных основ. Можно смело утверждать, что это есть заговор, и не какой-нибудь, а сугубо контрреволюционный. Но и здесь прямых доказательств нет. Надо подождать, когда они сами на чем-нибудь погорят. Тогда все и выложить Хозяину. Иначе сами же и сгорим.
– Это верно, – согласился Хрущев. – Я это целиком и полностью поддерживаю. И вся украинская парторганизация встанет на нашу сторону, если выяснится подобный сепаратизьм.
– Ну, ты со своими хохлами и есть самый отъявленный сепаратист, – засмеялся Берия булькающим смехом.
Хрущев в ответ лишь захихикал: мол, я понимаю твою шутку, товарищ Берия, твои шутки всегда отдают азиатчиной.
– Короче говоря, надо нам исподволь собирать компромат, – заключил Маленков, разливая по рюмкам армянский коньяк.
– И вербовать себе сторонников среди «болота»: Микояна, Суслова, Шкирятова и прочих, – добавил Берия.
– И не забыть Жукова. Он очень обиженный сейчас, надо его обиду использовать, как только представится возможность.